«Лиловый шар», — продиктовала Алиса компьютеру.
— Что «Лиловый шар»? — не поняла машина.
— Хочу так озаглавить эту запись. Ставь дату: 14 декабря
Я решила спрятать кристалл на северном склоне Гималаев, незадолго до начала последнего ледникового периода. Трудно найти место надёжней.
Здесь было раннее утро. Венера на востоке сияла вовсю, ярче, чем у нас, а восход был не розовый, как я привыкла, а молочно-белый. С высоты ландшафт довольно скучный, будто нарисованный, а когда уже приземлилась и выскочила из кабины — рот разинула, такая красота! Загляденье — если б не свирепый мороз да ледяной ветер вдобавок. А я была в домашней водолазке и в шортах.
Второпях набрала камней, которые ледник натаскал с гор в им же проделанную ложбинку, и, поднявшись обратно на голое ребро отрога, с которого ветры сдувают снег, сложила из них пирамиду над кристаллом, чтобы потом легче было найти. Сам кристалл обмотала бинтом — ничего лучшего не нашлось — и уложила в надутый пузырём полиэтиленовый пакет. Дышать было трудно: высокогорье. Скафандров в спаскабе не оказалось: Полина вывесила их в холле института вместе с другим спасательным оборудованием, чтобы ребятам показать.
Едва закончила, глядь — метрах в ста висит над ледником лиловый шар. Наглый такой. Я сразу вспомнила легенду. Вряд ли он здесь просто так повис. Не на каждом углу встречаешь летающие лиловые шары. Похоже, крокры как-то прознали, где меня искать, и нашли способ прислать шпиона.
Раскидала я быстренько пирамидку, хвать «талисман» — и в спаскаб, оттаивать. Пальцев уже не чувствовала.
Оттаиваю, а сама думаю: куда теперь-то лететь?
Придумала — в Средиземье, незадолго до прорыва Гибралтарского перешейка. Тайник окажется под водой, и до самых наших дней его точно никто не достанет.
Набрала полётную программу — и в путь.
Оказалось, опять зря.
— Теперь следующая запись, — сказала Алиса, которая о многом умолчала: и о том, что пальцы обморозила — родись она в двадцатом веке, наверняка пришлось бы ампутировать мизинцы; и как стучала кровь в висках, когда на четырёхкилометровой высоте бегала за камнями бегом, чтобы не закоченеть; как от разреженного ледяного воздуха боль ножом вспарывала изнутри грудь.
— Название? — бесстрастно спросил компьютер.
— Пусть будет «Конец Атлантиды». 3 марта
Здесь меня и настиг Пашка.
Он, конечно, сразу сообразил: в Гималаях меня не перехватить. Ему пришлось бы высадиться в сотне километров от меня — спаскаб не мог сам к себе приблизиться, — а что такое сто километров по плоскогорью в сорокаградусный мороз без скафандра? Так что он даже не стал там снижаться, просто дал спаскабу приказ следовать за мной по пятам. Я-то думала, что надёжно спряталась — кто бы мог подумать, что Гераскин сядет в тот же спаскаб, а память спаскаба выдаст меня с головой? Мне б вернуться в Дубну попозже, день спустя, — всё было бы иначе!
Но я не жалею ни капельки! Пашка, по-моему, — тоже. Но, кажется, он всё равно на меня злится.
Подумав, Алиса стёрла последнее предложение. Потом продолжила:
— Посадила я спаскаб близ высоченных стен столицы атлантов, облицованных не листами даже, а плитами чистого золота. По тогдашней бедности — настоящее чудо. Правда, на поверку плиты оказались пустыми внутри — я это поняла, когда прятала кристалл в сокровищнице, как раз между такими вот золотыми пластинами с гербом атлантов на каждой.
Не представляю, как в этом краю можно было жить.
Город, конечно, сказочный. Все строения, даже сараи и ослиные стойла, облицованы светло-зелёным мрамором, а двери, ворота, наличники украшены изумрудами с кулак величиной. В свете заката, если смотреть с гор (трудно представить, но их вершины на самом деле ниже уровня океана), город кажется огромным кристаллом изумруда в оправе золотых стен, украшенных ослепительно белыми башнями. Крепостные башни облицованы плитками из мела, который в изобилии добывают в окрестностях. Каждые три дня облицовку полностью заменяют. Красота непередаваемая.
Только вот земля здесь — не земля, а сплошное солёное болото. Запах — хоть вовсе не вдыхай. Тучи комаров и слепней с шершня размером. В городе этой живности даже больше, чем на болотах. Жара, сырость, ядовитый туман, который рассеивается только к закату. Хлеб растёт только в горах. Все живут впроголодь, даже богатые, а рабов — мёртвых и просто ослабевших от голода — каждый день под вечер вывозят из города на телегах и сваливают в болото, на корм шакалам, которым здесь поклоняются. Взамен умершим откуда-то с гор приводят новых рабов.
Самое заметное здание — вовсе не царский дворец, а обсерватория. Там у них настоящий оптический телескоп с двухметровым зеркалом! Я глазам своим не поверила. Интересно, что они не умеют добывать огонь иначе, чем зажигая тряпьё или лучину в фокусе этого телескопа. Зеркало, правда, не слишком правильной формы, из-за чего атланты думают, что знают форму звёзд, и даже рисуют их карты. Жрецы никого в обсерваторию не пускают. Меня пустили, но в телескоп глянуть так и не позволили, хоть я и пыталась объяснить им, что вряд ли что-нибудь новое для себя увижу. Они чуть-чуть понимают космолингву, считая её священным языком. Это меня там и спасло!
Вышла я из спаскаба, бегу себе вдоль стены, присматриваясь, где бы выбрать место для тайника. Специально решила припрятать близ города: меньше шансов, что кто-нибудь догадается искать в людном месте, а через месяц его всё равно затопит километровой толщей воды. Бежать тяжело, ноги вязнут в раскисшей почве по щиколотку, жарища. Я стянула с себя водолазку вместе с кулоном — ну, и уронила его. Едва нагнулась поднять — у меня перед носом стрела — швырк! Хорошо, в детстве тренировалась ловить стрелы руками. Не слишком тогда преуспела, зато сейчас вовремя отпрянула — успела среагировать. Опоздай я — сердечник достался бы Пашке, потому что обычно атланты не промахиваются.
Тут из бойницы выпрыгивают несколько воинов, голые по пояс, со следами увечий на торсе и на лицах. Я подхватываю кристалл — и во всю прыть к спаскабу, но меня ловят арканом, словно я газель какая-нибудь. Кристалл отнимают, что-то по-своему говорят — я ни слова не могу понять, ничего общего со знакомыми мне языками, — и отпускают на все четыре стороны, до меня им дела нет. Из бойницы им сбрасывают канаты, они забираются туда к себе. Я — айда за ними; да разве мне кто канат подаст? Ну и не надо: разбежалась, прыгнула. С первого раза не вышло, а со второго достала край бойницы. Так эти вояки не нашли ничего умнее, как наступить сапогом мне на пальцы. Обидно же!
Вот попала, так попала. Где теперь, когда их затопит, искать кристалл? По всему городу? А вдруг кристалл достанется кому-нибудь из тех немногих, кто спасётся? Тогда — по всей планете?
Я смалодушничала. Решила — не надо вовсе его искать. Пропал. Исчез. Нет никакого кристалла. В спаскаб — и домой.
Плетусь к спаскабу, а сама думаю: раз я кристалл не спрятала, то оставляю Пашке (да и крокрам) шанс выпросить его у местного начальства. К тому же предмет всё-таки уникальный, один из двух во всей вселенной. Разве можно транжирить такие сокровища, к тому же взятые без спроса?
В общем, я всё-таки осталась.
В город меня не пустили — поздно уже; а перелететь стену на спаскабе недипломатично. Нацедила, сколько хватило терпения, воды из болота, перегнала её, умылась кое-как, забралась в кабину, включила кондиционер — и спать. Утро вечера мудренее. Немного консервов в спаскабе, по счастью, нашлось.
— Ставь дату: четвёртое марта, — обратилась Алиса к компьютеру.
Проснулась от ощущения, что меня куда-то несут. Оказалось, ночью спаскаб погрузили на мамонта — у них водятся домашние мамонты, бесшерстные (дикие, волосатые, уже вымерли давно) — и приволокли в город. То-то я обрадовалась!
Троянский конь, то есть средиземский мамонт, доставил меня в какое-то помещение вроде запасника музея. Тут я привела себя, насколько возможно, в порядок и принялась соображать, как отсюда выбраться. Попробовала дверь — заперта. Но снаружи заметили: кто-то ломится. Входят трое хранительниц — женщины, бритые наголо, в годах, но осанистые, с татуировками на щеках и на лбах, изображающими трезубцы. И вдруг одна из них вопрошает на космолингве: откуда здесь эта девочка? Другая ей отвечает: вывелась из священного яйца, доставленного нашими воинами.
Можете себе представить мою радость, когда я услышала космолингву!
Но вида не подала.
Смекаю себе: раз я вывелась из священного яйца, значит, мне положено поклоняться. Что ж!
— Кто вы, дочери этой хоромины? Кем посланы служить моей воле?
А сама только что не умираю от смеха.
Они едва услышали космолингву, как тут же легли передо мной плашмя.
— Встаньте. Не велю вам падать ниц предо мной. Ведите себя с почтением и боязнью, но, пожалуйста, без ритуальных излишеств. Хорошо?
Встали они.
— А теперь отвечайте, кто вы?
— Мы — три головы Священной Птицы, хранительницы магического числа 53456! Вот почему воины доставили священное яйцо в наш храм, Священный Птенец.
Так я узнала своё имя — Ависа, то есть, на языке атлантов, Птенец. Догадаться о его значении было совсем не трудно. Забавно, правда? Потом, прислушиваясь к их языку, стала замечать ещё некоторые слова, похожие на латинские и этрусские. Жаль, латинский знаю кое-как, а из этрусского всего пару десятков слов.
Немного терпения — и я объяснила триумвирату-трицефалоптериксу, что Авису грубо обидели воины атлантов, отобрав обронённый ею Камень Судеб. Теперь, не пройдёт и одной луны, как о заре со стороны соляных болот прихлынут волны, и пучина толщиной до небес поглотит этот край на многие циклы прецессии небесной оси!
Если можно не врать, то лучше не врать. К тому же, раз уж я для них священный авторитет, вдруг поверят моему пророчеству и уведут свой народ из зоны затопления?
Я угадала: о прецессии они слыхали. Кажется, для них всё это выглядело очень убедительно.
Только не помогло.
Оказалось, у них такой закон: всё обронённое принадлежит народу Атлантиды и поступает в его сокровищницу. Закон властен даже над богами, и потому зерно, обронённое злаками, принадлежит всему народу. Боги жестоко страдают от голода, но не смеют взять намолоченное зерно из народных житниц, довольствуясь лишь тем, что осталось в колосе.
— Кто хранитель этого закона? — спросила я грозным-грозным голосом, сдвинув брови. Не могу вспоминать без смеха.
Они пошушукались, потом все втроём удалились, не посмев запереть дверь.
Я ждала.
Вернулись они с какими-то совершенно несъедобными яствами. Сказали, что не могут решить вопрос об аудиенции у князя, но, если Ависа желает, могут похлопотать о встрече с городским головой.
— Градоначальник имеет власть над законом на вверенной ему территории? — спросила я.
— Нет, — синхронно покачали головами птицесоставляющие.
— Тогда на что он мне? — сказала я, сверкнув глазами так, что они отбежали к стене, сохраняя при том удивительную синхронность движений.
— Идите, — скомандовала я. — Идите и не возвращайтесь без согласия своего князя. Я, Ависа, готова даровать ему своё почтение, хотя и не в силах отвести беду, которую предрекаю. Нет, стойте. Принесите мне сначала воды чистой, как слеза, и холодной, как… — тут фантазия мне изменила: ну нет в Атлантиде ничего достаточно холодного, с чем можно было бы сравнить! — …как вода!
Воду они принесли. Правда, всего литра три, довольно грязной и солоноватой, но в ответ на моё возмущение заявили, что вовек не видали лучшей. Это было похоже на правду. Пришлось показать им немного настоящей воды. Тогда они снова растянулись на полу и никак не хотели вставать. Лучше бы не показывала.
Примерно до полудня я провела в спаскабе, упражняясь в японском языке. Мои птицесоставляющие не появлялись, и я заскучала. Дверь была распахнута, но выбираться на улицу рискованно: вдруг не на всех здесь производит впечатление космолингва? Удаляться от спаскаба не стоило.
Так, а зачем удаляться-то? Можно ведь прямо в нём отправиться на прогулку! Но что станется, если птицесоставляющие, вернувшись, не найдут своего птенца? У них тут вообще как с ритуальным суицидом?
Короче, разведка была отложена на потом.
— Комп, поставь здесь метку «пятое марта» и запоминай дальше, — отвлеклась Алиса.
…Но они не появились до утра. Бездействие мне надоело. Тогда я всё-таки подняла спаскаб и вылетела в дверь. Оказалось, храм, в который меня затащили, вырублен в скале, на вершине которой стоял впечатляющий — в двадцать этажей — дворец князей. У атлантов принято, что князья всех земель Средиземья живут в одной столице и даже в одном дворце, а правят своими уделами через наместников. Выходит что-то вроде российского Совета Федерации, каким он был на рубеже тысячелетий. Из числа князей сроком на сто лун выбирается старший — с ним и должны были меня свести птицесоставляющие. С любым другим, очевидно, говорить о кристалле было не полезней, чем со скифским истуканом.
Посадила спаскаб у местного базара. На удивление, никто на меня не обратил внимания — будто у них тут каждый день спаскабы у рынка садятся. К их чести, на базаре образцовый порядок: просторно, строгая система в размещении товаров, кругом таблички с указателями, где что купить. В качестве денег признают только золото, которое, как я поняла, в Средиземье не добывают. Даже странно, откуда его здесь так много. Хорошей воды в продаже нет вовсе, а из съестного самое съедобное — распаренное, расплющенное и высушенное зерно. Чтобы съесть что-нибудь ещё из местного, нужно родиться атлантом, иначе ничего не получится.
Золота у меня с собой не было, и мне ничего не оставалось, как, немного походив по улицам, мощённым зелёным мрамором, вернуться в храм Трёхглавой Птицы, хранительницы священного числа. Мостовые в безупречном состоянии: не только ни одной неровной плитки, но даже ни одной трещины. Меж плиток уложены деревянные рельсы, по которым ослы и мамонты катают здоровенные повозки с грузами и пассажирами. Движение по рельсовым путям левостороннее. Пути обсажены в четыре ряда кипарисами и туями, дающими совсем мало тени. Полив этих деревьев — обычное ночное занятие здешних рабов. По сторонам улиц, вдоль фасадов каменных зданий и оград чахлых палисадников течёт поток разночинного люда — кто пешком, кто верхом на ослах, а кто и на носилках, которые носят рабы. Лошадей здесь я не видала.
Жрицы не появились и на следующий день (комп, ставь шестое число), и я потратила его на осмотр страны с высоты птичьего полёта.
Более неживописных мест я не видала. Соляные болота, тянущиеся на сколько хватает глаз. Посреди них торчат плешивые сухие сопки. На некоторые из них ослами поднимают по деревянным рельсам повозки с водой — там чахнут жалкие посевы и ютятся в тени низеньких олив по две-три казармы из кож. На болотах пасутся мелкие и паршивые овцы. Это всё к западу от столицы, в сторону Гибралтара. К востоку — раскалённые солнцем скалистые жёлтые горы. Необыкновенное зрелище: на таких громадах в марте месяце привычней видеть снежные шапки, если забыть, что их подошва на километр ниже уровня океана. В горах совсем нет воды, а значит, нет и жизни. Проносящиеся над ними дожди стекают в болота бурными потоками, и беспощадное солнце в момент высушивает безжизненные каменистые гряды.
Интересная особенность цивилизации Средиземья — отличные дороги с непременными деревянными рельсами. Насколько я могла рассмотреть, они тянутся далеко в Европу, населённую племенами, не знающими металла. Оттуда постоянно везут дань, в основном мясо диких животных, а ещё воду в кожаных бурдюках. Со стороны Африки, из лесистой Сахары, тянутся повозки с фруктами, зерном и плодами хлебных деревьев. Они спускаются по извилистым дорогам в Средиземье, тут их стыкуют в длиннющие поезда, впрягают в них семерых-восьмерых мамонтов, которые крупнее сибирских или американских, и те довольно резвым шагом тянут составы в столицу.
Сама столица вписывается в окружность радиусом километров шесть. Здания в ней от пяти до десяти-двенадцати этажей. Посада у городских стен нет, зато по предгорьям разбросаны то дворцы, то трущобы. К тем и другим тянутся узкие дороги, мощённые всё тем же зеленоватым мрамором, но уже не столь безупречные, как в городе. Мосты они строить не умеют — прокладывают мостовые прямо по дну рек. Реки здесь мелкие, не выше колена местному мамонту.
Седьмого числа (комп, поставь дату) птицесоставляющие, наконец, объявились. Я задала им приличную трёпку: они же меня оставили без воды! Что же до пищи, я не без успеха охотилась на местных диких гусей, размером с курицу, при помощи парализатора. Стыдно, но кушать-то хочется!
Жрицы с сожалением сообщили, что князь струсил меня принимать. Я поблагодарила их за искренность и послала сказать, что если он меня не примет, то утром не проснётся. Между прочим, собиралась привести эту угрозу в исполнение: повелела бы жрицам не дать ему заснуть всю ночь. Вот он утром и не проснулся бы. Жрицы поспешно, но с идеальной синхронностью в движениях удалились. Позже я узнала: они так натренированы, что даже во сне поворачиваются с боку на бок в такт.
К моему удивлению, князя принесли на носилках прямо сюда, в храм. Носилки окружала толпа совершенно нагих воинов и воительниц, вооружённых копьями и бичами. Князь тоже был наг и сильно покусан насекомыми. Он оказался женщиной лет шестидесяти, но, как выяснилось, всерьёз считал себя мужчиной, потому что князем может быть, по местному обычаю, только мужчина.
Кристалл был у него в руках.
Оказалось, что князь почти не владеет космолингвой и вдобавок не слишком доверяет переводу птицесоставляющих. Священный язык не производил на него, то есть на неё, никакого впечатления. И то, и другое сильно затруднило переговоры.
Поначалу я, не особенно напирая на своё будто бы волшебное происхождение, попросту предложила князю в порядке исключения вернуть мне кристалл. Я из других земель, сказала я, где живут по другим законам и будут признательны своему брату князю атлантов, если тот уважит их обычаи и вернёт утраченное Ависе, явившейся из Священного яйца.
Князь в ответ заявил, что Священное яйцо должно быть помещено в Государственную корзину, а про кристалл не проронил ни слова.
Пришлось его малость припугнуть гневом богов. Князь попросил жриц объяснить мне, что он не слышит моего голоса и не внемлет моим словам, а если бы внял, то, по закону и по понятиям предков и богов, должен был бы признать меня недостойной рабыней, унижающейся до попрошайничества.
Это меня уже разозлило.
— Здесь и сейчас у меня нет ценности, сравнимой с кристаллом, и я не могу обменять или купить его. Ведь в долг ты вряд ли поверишь?
— В долг — не поверю. Отдай мне Священное яйцо.
Теперь я поняла, к чему это он заговорил о Государственной корзине.
— Яйцо я не отдам, оно связывает меня с моей родиной!
— Тогда не обессудь, Ависа. Закон, в натуре, есть закон.
— Но что же мне делать?
— Надеяться на мою добрую волю. По закону, я могу подарить тебе принадлежащий народу кристалл. Но я не хочу. Он мне самому нравится.
На том переговоры и кончились, а мой статус по их итогу, увы, был понижен с гостьи храма до заключённой местного острога. Хотя жрицы относились ко мне по-прежнему как к объекту поклонения, они не посмели перечить князю. Хуже нет напасти, чем князь трус. Сразу начинаются бессмысленные жестокости.
Тут-то, в остроге, я во время прогулки краем глаза и увидела Пашку. Он тоже заметил меня и погрозил кулаком. Я в ответ возможно дружелюбнее помахала рукой, но он гордо отвернулся.
Теперь я осталась без спаскаба; но парализатор у меня никто отобрать не догадался, поэтому не было никакого резона особенно здесь засиживаться. Раз они не хотят по-дружески — что ж, воспользуемся техникой.
В остроге я провела два дня, выжидая подходящего момента для побега. Ведь теперь надо было всё рассчитать так, чтобы ещё и Пашку отсюда вытащить. Жрицы навещали меня трижды в день, выражали сочувствие, приносили воды и зерна, осуждали князя — мне даже приходилось вставать на его защиту, не хватало ещё, чтобы их из-за меня казнили. Я потребовала, чтобы водой и зерном снабжали ещё и Пашку — они повиновались.
Побег не понадобился. На третий день (комп, это уже девятое, поставь дату) сюда, в острог, принесли князя. Он снова попытался выторговать за кристалл Священное яйцо. Я ему жестами объяснила, что кристалл без Священного яйца для меня выеденного яйца не стоит, и потребовала призвать птицесоставляющих. Примерно час спустя те объявились, и я осторожно спросила их, не говорили ли ему о грядущем потопе. Те сказали, что, конечно, нет, иначе гнев князя обрушился бы на них. В Атлантиде принято карать за дурные пророчества; а если они сбываются — карать втройне.
— Тогда переводите. Князь, я, Ависа, дочь Священного яйца, велю тебе обменять кристалл, свободу для Павла Гераскина, моего друга, и обязательство не делать зла ни мне, ни моим жрицам на тайну, которой владею.
— Да ну тебя, — рассмеялся князь. Как я могу обменивать хорошую вещь на то, чего не знаю? Не могу вообразить большей глупости, чем рынок информации. Никогда не покупаю тайны.
— Добро, — сказала я. — Мне не жалко тайны. Отдашь кристалл, если сочтёшь тайну стоящей.
— Вот это уже разговор деловых людей. Чисто конкретно.
— Слушай, князь. До новолуния ты соберёшь свой народ и выведешь его в леса Сахары. Ещё раньше ты договоришься с тамошними племенами о пристанище для твоего народа. Сам же поднимешься в горы близ Геркулесовых столпов — я покажу тебе место — и увидишь, как в новолуние, когда солнце и луна объединят свою силу, твою страну поглотит пучина! Отвести бедствие я не в силах. Могу только лишь предупредить.
Князь помолчал.
— Почему я должен тебе верить?
— Не хочешь — не верь, — ответила я. — Только утонешь. Если же поступишь как я велю, то не заплатишь жизнью своей и своего народа за то, чтобы убедиться в моей правоте.
Вот тогда-то я и попала в обсерваторию.
К счастью, там работали довольно объективные ребята. Они подтвердили: великая тяга солнца и луны может стать причиной землетрясения такой мощи, что Геркулесовы столпы провалятся в преисподнюю. Правда, землетрясение может и не случиться. Но персоналу обсерватории на всякий случай предписано начальством в канун новолуния покинуть столицу и уйти в горы.
Вердикт князя был таков: Пашку отпустить с миром, мне гостить в храме сколько влезет, а кристалл он, то есть она, отдаст лишь там, в горах, и лишь в случае, если потоп состоится.
Ещё десять дней, до самого потопа, мы с Пашкой гостили в храме Трёхглавой Птицы. Отнимать у меня пока было нечего, а Пашка хоть и горячий, но здравомыслящий. Он понимал: врага, то есть пирата, то есть меня, лучше держать в поле зрения. Ничего особенного не происходило: чтобы не умереть со скуки, я занималась японским, Пашка упражнялся в стрельбе из лука. Спаскаб никуда не гоняла и Пашке не давала: гиперэргогена из здешних солёных болот не добудешь.
Вечером девятнадцатого князь явилась в храм пешком и без охраны. Помахала руками, как крылышками: ну что, мол, полетели? Я жестами объяснила, что сейчас никуда лететь не намерена, а намерена лечь спать; а пока мне не вернут кристалл, вовсе никуда не полечу.
В яйце, то есть в спаскабе, мирно сопел Пашка, а я гадала, как доставить его ко второму отражению спаскаба, брошенному где-то в горах в полутора сотнях километров отсюда. На спаскабе-то нельзя!
Обиженная князь собралась было уходить; но тут мне в голову пришла, наконец, идея, за которую мне стыдно, что я не додумалась до неё раньше. Взяв князя за руку, я повела её к покоям птицесоставляющих. Растолкав их — жрицы, выпив хмельного, дремали в совершенно одинаковых позах, — я попросила довести до сведения властителя, что отказываюсь от кристалла. Но при одном условии: князь сейчас же положит его в свою сокровищницу и не будет выносить его оттуда, по крайней мере, до завтрашнего вечера. А ещё я хочу видеть, как кристалл будет помещён в сокровищницу.
Всё было выполнено, как я сказала. Но знала бы я, что Пашка вовсе не спал. Спрятавшись за пилоном, он подслушивал наш разговор!
Короче, в сокровищнице он был раньше нас — на спаскабе.
Мы с князем прятали кристалл, а он, представьте себе, шпионил!
Мы ушли, а он — в спаскаб. И был таков.
Я вернулась — Пашка в спаскабе и спит как убитый, будто бы никуда и не улетал!
Поутру я вывезла князя на будущий испанский берег Гибралтара, а потом вернулась за Пашкой в полной уверенности, что кристалл вместе с сокровищницей вот-вот скроют волны потопа. Князь заверил меня, что народ Средиземья уже дня три как в Сахаре. Обманул, конечно. Но многие — кто поверил жрицам Трёхглавой Птицы — успели-таки бежать в Либию, на Корсику, а некоторые даже на Крит. Когда я забирала Пашку, уже бушевала подземная буря. Дворец на моих глазах превратился в груду развалин, та же участь постигла многие дома, но стены, крепостные башни и храмы всё ещё стояли твёрдо. Это всё я видела уже с высоты птичьего полёта.
Пашка, который до сего дня твердил, что всё равно найдёт кристалл, с утра вполне талантливо играл роль потерпевшего фиаско. Называл меня то лже-Алисой, то — по-атлантовски — Ависой, презрительно. Но о кристалле не заговаривал и отношения не обострял.
Князь ждала нас на крутом откосе, сотрясаемом подземными толчками, и безразличным взглядом взирала на пенный поток, бушующий далеко внизу. Мешая язык жестов и отдельные слова языка атлантов, которые успели запомнить, мы предложили подбросить её в Сахару, к её народу. Она махнула рукой в сторону потока: мол, народ там. Призналась, наконец, что палец о палец не ударила, чтобы хоть кого-то спасти. Не верила она мне, видите ли!
Жалко.
Но, собственно, с чего бы она должна была мне верить? Из-за того только, что я летаю по воздуху и говорю на неведомой ей космолингве? Вообще-то это было дело жриц — убедить князя; но они так боялись за свои головы, что предпочли отмолчаться. А сами с рассветом покинули город и рванули в Либию: видала я из спаскаба, как храмовый мамонт резво семенил на восток, в горы, гружённый золотом и провиантом! Пока вода достигнет вершин — на это уйдут месяцы, — жрицы без приключений доберутся по гребням хребтов до плодородных африканских краёв.
Князя мы сдали начальнику одного из караванов, шедших в Испанию, заверив авторитетом Ависы, дочери Священного летающего яйца, что это и вправду князь; сама же князь заявила, что отлично готовит, безупречно стреляет из лука и в состоянии перерубить ребром ладони жердь в руку толщиной. Первое мы с Пашкой как-то не готовы были оценить, а второе и третье полностью подтверждаем.
На прощанье князь захотела узнать, кто мы с Пашкой такие на самом деле. Пока Пашка охотился, я вкратце рассказала ей про свою эпоху и даже историю про Генератор — всё равно почти не было шансов, что она меня поймёт. Волхв, сопровождавший караван и кое-как шпрехавший на космолингве, нам здорово помог. Теперь вот думаю насчёт египетской легенды об Атоне: не от меня ли утечка? Караванщик-то всё сокрушался, что ему теперь за год не добраться до Великой реки, катящей свои воды из Нубии мимо благодатных чёрных земель Та-Кем, где чтят брастаков (брсткр — так на космолингве именуются животные семейства кошачьих — Н.С.), в ядовитые Дрянные озёра Востока!
Лететь домой без своей копии спаскаба Пашка наотрез отказался. Не хочу, мол, впутывать в это дело временщиков. Сам затеял — самому и расхлёбывать. Поскольку мне его бросать здесь было стыдно, а не бросать было нельзя — тогда пришлось бы оставить свою копию спаскаба, — я стала уговаривать его бросить жребий: кому оставаться. И уговорила. Но не помогло: остаться выпало ему. Мы попрощались, я тихонько вытащила из его рюкзака свой талисман — Пашка играл мастерски, но я догадалась-таки, что кристалл у него — и улетела. Конечно, не домой, а на Крит, в эпоху легендарного царя Минуса. Будете смеяться, но критяне произносят его имя именно так, из-за чего я теперь Кносс шутя называю Минусинском.
Дворец критского царя с его запутанными коридорами — чем не подходящее место для моей тайны?
— На Крите было 12 апреля
Здесь я, по счастью, надолго не задержалась: мне повезло.
По крайней мере, мне так тогда показалось.
Ещё когда выбирала место для посадки, заметила в гавани большой, кренящийся, грубо сработанный корабль — видимо, с Пелопоннеса. Он выделялся среди изящных критских триер, как жестяной чайник на столе, сервированном китайским фарфором. С корабля сгружали рабынь чуть постарше меня.
Вот одна из них и сиганула с корабля в воду. Видно, не хотела быть рабыней.
Руки у неё связаны за спиной, а в ту эпоху на континенте мало кто умел плавать в таком положении. На Крите плавают гораздо лучше.
Что мне оставалось? Я в момент разделась (не ходить же потом в солёной одежде под критским солнышком?) — и в воду метров с десяти. Нырнула, хвать её за волосы, кое-как вытащила на берег. Ага, вытащить-то вытащила, а на берегу нас уже ждут. Едва не потеряли одну рабыню — получили двух.
Стоят, лыбятся как Чеширские коты. И я стою — волосы отжимаю, а что ещё остаётся делать? Была б одна — в волну, и, отплыв подальше от берега, свистнуть спаскабу — только бы меня и видели. Но я не одна.
Было бы время подумать — тащила бы её не к берегу, а в море. Чтобы сразу в спаскаб.
Хуже всего — языка критян я не знаю, и у меня ни компьютера, ничего. Только биочип, от которого здесь никакого толку, да браслет для вызова спаскаба. На всякий случай негромко свистнула: пусть спаскаб подлетит поближе. Какой-никакой, а шанс.
Матросы обменялись парой-тройкой реплик, но нас почему-то не хватали и никуда не вели, и вообще были какие-то напряжённые, словно их судорогой свело. А я стою в полосе прибоя, стараясь держать в поле зрения зависший над головой спаскаб, сама не зная зачем. Положим, допрыгну, за скобу зацеплюсь, но пока откроется люк, уже получу дротик в спину. Или просто камнем по затылку. Та девчонка сидит на корточках на пляже (не успела нахлебаться) и смотрит на меня злющим взглядом: мол, кто просил спасать?
Так продолжалось с минуту, наверное; и тут их главный — позже выяснилось, что звали его Тесеем — двинулся ко мне. И, похоже, вовсе не связывать меня было в его ближайших планах. Правда, он ничего не знал о психофизиологии — видели бы вы его растерянность, когда через пару секунд мой приём сработал! Не знаю, может, зря я обошлась с ним так жёстко. Но, похоже, вариантов-то не было.
Он так испугался! Вскрикнул что-то, показывая то на меня, то на гриву прибоя, и как стреканёт к городу! Матросы — за ним.
В следующий раз я его встретила вечером, уже во дворце, у алтаря богини, функционально аналогичной фригийской Кибеле. Он как раз молился о снятии заклятия, наложенного волшебницей, рождённой морским прибоем. Я его пожалела и полужестами, полусловами объяснила, что никакая я не племянница Посейдона (он там у них главный бог), а обыкновенная девочка, что заклятия не было, но что вёл он себя по-хамски. К этому времени я уже накопила лексикон слов в полсотни и могла кое-как объясняться. Биочип всё-таки здорово помог, выделяя лексические единицы, которые я не улавливала в непривычном потоке речи.
Во дворец я попала очень просто. Городских стен в Кноссе нет, а дворцовая охрана просто разбежалась от меня в разные стороны. Оказалось, они уже имели беседу с матросами, а у страха глаза велики.
Что буду делать, оказавшись во дворце — об этом я не подумала. Ни карты, ни знакомых, ни легенды. Если б не Ариадна, я бы, наверное, до сих пор так и блуждала по его коридорам. Ариадна, дочь Минуса, успела подружиться с Тесеем, поскольку она единственная во дворце владела пелопским наречием: Тесей, как и я, ни слова не знал по-критски. Тесей рассказал принцессе обо мне — правда, опустил одни подробности и добавил другие; и принцесса единственная во дворце не испугалась, а, наоборот, захотела со мной познакомиться.
Едва я вошла во дворец, напуганная до полусмерти охрана доложила об этом царю. Тот куда-то спрятался и велел спрятаться дочери. Ну, а дочь вместо того отправилась мне навстречу. Я не стала вдаваться в подробные объяснения, просто сказала, что мне надо спрятать волшебный кристалл из ЛабИРИНТа в надёжном месте. Тогда она проводила меня в стойло священного быка Минотавра, посвящённого Посейдону. Там мы кристалл и спрятали.
Потом принцесса провела для меня небольшую экскурсию по дворцу — кстати, вовсе не мрачному, построенному с большим вкусом, нашедшим гармоничное сочетание простора и уюта. Наконец, мы поужинали, чему я была рада несказанно: весь день ничего не ела.
Мне очень хотелось рассказать принцессе, что её помнят три
с половиной тысячелетия спустя, но нельзя: хронобезопасность. Ограничилась
рассказом о Троянской войне, до которой оставалось не так уж много времени. Это
было непросто: пришлось больше рисовать, чем рассказывать; но смысл Ариадна
уловила, она девочка смышлёная. Если бы я знала, что моя новая подруга
совершенно не умеет хранить секреты, я бы, конечно, промолчала.
После ужина мы ещё немножко побродили по дворцу — тут-то у алтаря во внутреннем дворе нам и повстречался Тесей. Ариадна пообещала мне разыскать спасённую ахейку и взять её во дворец. Потом мы попрощались. Я вернулась к берегу, где оставила спаскаб.
В спаскабе затеяла небольшую стирку, потом немного вздремнула, а рано поутру, взяв парализатор, побежала в горы охотиться. Совсем стала дикаркой. Возвращаюсь, собираюсь лететь домой с чувством выполненного долга — и, представьте себе, обнаруживаю у спаскаба кусок берёсты, а на нём — надпись «Veni, vidi, vici. Павел Гераскин».
Значит, мне вовсе не домой надо лететь.
Пашка теперь шагает обратно к своей копии спаскаба, до которой отсюда не ближе полутора сотен километров. На спаскабе я его догнать не могу из-за леммы Петрова, а пешком — нет смысла.
Короче, обыграл меня Пашка. Дальше пусть этот борец с галактическим пиратством сам рассказывает!
— Это она шутит, — вставил фразу компьютер, — она совсем на него не сердится!
— Сержусь, сержусь, — весело сказала Алиса; но реплику
компьютера из своего дневника не стала стирать.
Пашка откашлялся и произнёс:
— Значит, так. Дата и место прибытия моей соперницы на Крит мне были известны: они хранились в памяти спаскаба. Первой моей мыслью было прилететь в Кносс одиннадцатого апреля, но эта мысль была глупая: раз Алиса прилетела туда днём позже, значит, одно из двух: то ли моей копии спаскаба там в это время не было, то ли ошибочна лемма Петрова.
Мне было недосуг проверять на прочность краеугольный камень хронофизики. И я отправился в конец марта на восточное побережье острова. Высадившись, дал спаскабу команду тихо плавать в море ещё в паре сотен миль к западу, а тринадцатого после обеда прилететь в Кносс: Алиса к этому времени уже отправится в Помпеи, поскольку решит, что я пошёл к спаскабу пешком.
Добраться до Кносса, не имея карты и не понимая языка, было непросто; зато к концу моего путешествия я знал критский куда лучше Алисы, а ещё научился ловить зайцев голыми руками. Двух зайцев я принёс в столицу и выменял их там на хлеб. Пришёл я с хорошим запасом времени, пятого апреля. Можно было прилететь в более позднюю дату, но я подстраховался: вдруг недостаток взаимопонимания с местным населением привёл бы к задержкам в пути?
В столице я старался без особой надобности не появляться, жил в лесу и ждал Дня космонавтики. Сделал лишь две ночных вылазки, чтобы научиться проникать во дворец и обследовать его помещения. Это не составило проблемы: критяне народ открытый, стража у них чисто символическая, а простой люд вовсе не знает, что такое засовы и воровство. Но для чужеземцев они настоящая гроза.
Двенадцатого я был уже во дворце и тихонько следил за Алисой и Ариадной. Правда, девчонкам удалось запутать следы и я не знал, где спрятан кристалл. Не догадаться, что они спрячут его у Минотавра, было невозможно; но где его стойло?
Этого и посейчас не знаю. Потому что всё вышло совсем иначе.
Блуждая поздно вечером по дворцу Минуса в поисках этого самого стойла, я нос к носу столкнулся с влюблённой парочкой — принцессой и Тесеем. Принцесса рыдала, Тесей был зол как тиранозавр. Я им объяснил, что ищу магический кристалл из ЛабИРИНТа и мне нужно в стойло священного быка. Тут принцесса сквозь слёзы поведала душераздирающую историю, как влюблённый пелопский герой вступил в отчаянную схватку с могучим быком, чтобы добыть для любимой магический кристалл: незадачливая принцесса, видите ли, обмолвилась, что не может спать спокойно, пока во дворце находится настоящая волшебная вещь, а она, критская принцесса, этой вещью не обладает!
Бык, который почему-то симпатизировал Алисе, а не Ариадне, защищал сокровище до последнего вздоха. Пришлось Тесею чудовище убить, а ведь это страшное преступление, и теперь утром их обоих — принцессу и заморского капитана — казнят, если они немедленно не убегут. Если же убегут, то им всю жизнь придётся скрываться в лесах, поскольку любой земледелец, едва встретив, выдаст их царю: принцессу на любом краю острова тут же узнают по неземной красоте!
Я про себя усмехнулся её самомнению (впрочем, ей простительно: принцессы — самые несчастные девчонки на свете), а вслух сказал: что ж, прощайтесь с камушком. Он принёс вам несчастье, но он вас и спасёт.
«Как так?» — «Очень просто. Отдайте мне камень, и утром его волшебная сила перенесёт вас на Пелопоннес».
Так оно и случилось. Я доставил заговорщиков на континент, только не на Пелопоннес, как собирался, а в Илион — так решила Ариадна (вот откуда Кассандра-то узнала о паденье Трои). Ну, а сам решил спрятать кристалл от псевдо-Алисы в таком месте, где она бы никак не смогла его достать, не наделав большого шума, который непременно оставил бы жирный след в истории. Зная наперёд, что следа в истории не осталось, я был в полной уверенности, что у пиратки нет никаких шансов. И отправился прямиком в Лондон, к герцогу Бекингэму.
Насчёт шансов я, правда, малость ошибся. Как, впрочем, и насчёт пиратки.
Вот и всё. Слово предоставляю Алисе Селезнёвой.
Есть такое понятие — бродячие сюжеты.
Сюжет о Граале — тоже бродячий. Кто его только не разрабатывал!
Булычёв его не разрабатывал. По крайней мере, в своих сказках про Алису, девочку из двадцать первого века.
Это уже потом выяснилось, что она на самом деле из двадцать второго. Но я не об этом.
Раз Булычёв этот сюжет обошёл стороной, то последующие алисописатели были просто обречены однажды на него наступить, как на грабли. Вот, вероятно, почему, едва я досочинил странички Алисиного дневника, посвящённые её пребыванию в городе Помпеи, но задолго до того, как на них упал взгляд первой жертвы моих поползновений на поприще экраномарания, мне суждено было прочесть рассказик skor'а — с этим героем мы ещё встретимся на страницах этого вот безобразия, которое вы сейчас, к своему несчастью, читаете. Рассказик тоже был про Алису — иначе с чего бы мне его здесь упоминать? Так случилось, что там тоже упоминался между делом Грааль.
Ну не переписывать же из-за этого такой длинный кусок, как думаете?
Я плюнул, ругнулся про себя (мол, туды его, этот рассказик, в аннигилятор!), — и оставил всё как есть.
Ну-с, открываем дневник! Читаем:
— Мне очень тогда хотелось, чтобы прилетел кто-нибудь из временщиков, сказал бы, что крокры пойманы, что Петров во всём разобрался и что можно спокойно возвращаться домой.
Но в тот момент некогда было сообразить, чего мне хотелось. Буквально вывалилась из спаскаба: устала донельзя.
Побегай-ка сначала полдня по Лабиринту, а с утренней зорьки — по горам в поисках пропитания!
Вот ведь как вышло: название кносского дворца, оказывается, я на Крит завезла. Надо же!
Вывалилась я из спаскаба не где-нибудь, а в городе Помпеи осенью 63 года, а именно — 18 октября.
Потеряв след Пашки, стала размышлять, что делать дальше. Зацепок никаких не было: ведь Пашка мог забросить кристалл, в принципе, в любую точку пространства-времени. В частности — вернуть Петрову. Самым разумным было бы вернуться, дождаться возвращения Пашки и спросить у спаскаба, где он летал; но где взять гиперэргогена на такие концы? Пашка же почти наверняка позаботится, чтобы аппарат по его возвращении остался совсем без топлива.
В общем, по пути домой надо обследовать самые вероятные места в прошлом, где Пашка мог бы припрятать моё опасное сокровище. Остался пустяк: определить, какие места самые вероятные.
Я стала думать, что бы могло снять энтропию Пашкиного выбора. И вдруг сообразила: мои собственные попытки припрятать кристалл впечатались в миф об Ариадне. Поэтому, решила я, надо обследовать другие легенды. Прежде всего — о пропаже и поиске какой-нибудь ценной вещи.
Тогда мне пришло в голову, что история Грааля — одна из таких легенд.
Но к эпохе короля Артура след священной чаши уже надёжно затерялся: легенды, как известно, отразили реальные, но безуспешные попытки отыскать святыню. Значит, поиски надо начинать раньше, ближе к началу этой загадочной истории.
Вот я и отправилась в Помпеи: многие реликвии первых христиан, попавшие в Италию из Ершалаема, хранились не в Риме вовсе, но были спрятаны в городе, погибшем впоследствии при извержении Везувия, благодаря чему их след и был потерян на многие века.
Ну вот, сажаю я спаскаб в узеньком тёмном проулке (здесь уже вечерело), кой-как выбираюсь из кабины и отправляюсь на разведку с целью отыскать святилище местной христианской общины. Выхожу на улицу. Здесь многолюдно; я, стараясь не привлекать к себе внимания (самой смешно), шагаю по направлению к центру города и прислушиваюсь к разговорам, пытаясь вычислить адептов новой веры. И вдруг слышу примерно следующее:
— Сулла, связь субъектности с субъективным временем ведь имеется?
— Ну да, конечно. Субъективно воспринимаемое время имеет границы, да и самое ощущение времени субъективно. Я бы больше сказал: субъективное ощущение времени, быть может, есть феноменогенный признак субъектности.
— Достаточный, но не необходимый.
— Насчёт необходимости не берусь судить. Да и ты, Марк, не уверен в своих словах.
Марк не стал спорить, а вместо этого сказал:
— Я к тому толкую насчёт субъективного времени, что эта вот связь уже и есть оправдание моей гипотезе!
Тут я не выдержала и спросила на ломаной латыни:
— Какой гипотезе?
Они не поняли. Ведь произношение у римлян было совсем
другим, чем принятое в нашем времени, к тому же в каждом углу империи — свой
диалект. Тогда я начертила свой вопрос пальцем на песке. И добавила:
— Меня зовут Алиса, я с севера.
— А, ты не поймёшь, — отмахнулся Марк.
— Ты всё же расскажи, как будто я Сулла; а я, так и быть, не пойму, — отвечала я тем же способом, как спрашивала.
Тогда Марк понял, что я, пожалуй, пойму.
— Ну, если тебе интересно, чужестранка, — ответил Марк после непродолжительного замешательства, неловко балансируя на грани уважения и насмешки, — я расскажу. Есть мнение — а может, миф, — что природа нашего «я» неотделима от природы времени. Если, говоря проще, в космосе есть нечто, что может со всем правом сказать о себе «это я», то в том же космосе обязательно есть и время…
Пока он это всё произносил, я начертила:
— Это очевидно.
—…И обратное тоже верно, что куда менее очевидно, — как ни в чём не бывало завершил свою мысль Марк.
— Ага, и космос отличается от хаоса как раз присутствием времени и субъектов!
— Ты не по годам догадлива, девочка! — похвалил Марк, который никогда ничему не удивлялся.
— Нет, Марк, я не очень догадлива, просто получила неплохое образование.
— Понятно, — протянул Марк. — Из школы жриц Минервы, что ли? Но туда не берут чужестранок.
Он помолчал. Потом добавил:
— Или…?
— Или, или, — согласилась я, потому что мне невыгодно было быть кандидаткой в жрицы Минервы.
— Но ты же с севера, а в тех краях ничего не знают о ершалаемских событиях, — осторожно закинул удочку Марк, и я поняла, что мне опять повезло. Правда, как выяснилось позже, — опять не до конца.
— Там, откуда я, — знают. Весть пришла от Андрея, брата Кифы.
Воспользуюсь правом автора, чтобы прервать Алисин рассказ. Как я, уважаемые коллеги, потом узнал, Алиса, пока вила свою сеть вокруг Марка, про себя думала: «Ой как интересно! Негэнтропийная работа носителей субъектности versus второй закон термодинамики для восстановления равновесия… Так легко, запутавшись в этом дуализме, отыскать объяснение времени лишь в статистических законах термодинамических систем! Марк ничего этого не знает, но ведь попал почти в точку! Что бы сказал Петров?»
И Алиса стала думать, что бы сказал Петров, и ничего не придумала. Зато ей удалось придумать, что бы сказал Ефремов: он наверняка стал бы говорить об открытой спирали развития научного знания. А Стругацкие представили бы себе, как равновесие оказалось нарушенным не в меру шустрыми носителями субъектности, и написали бы об этом книжку, и наверняка назвали бы её «За миллиард лет до конца света»…
Поскольку наша искательница приключений задумалась, Марк забыл о ней и вновь обратился к Сулле. Когда Алиса вновь поймала нить разговора, речь уже шла о древних пророках Востока.
Ну, а теперь вернёмся к тексту Алисиного дневника.
— Пророки — грубая работа, — вещал Марк, ловко грызя грецкие орехи. — Неэтичная!
Сулла поддакнул, желая показать, что не только девочка с севера понимает, о чём речь — он, Сулла, тоже понимает.
— Но иначе, — продолжил Марк, смешно отплёвываясь от попавшегося ему прогорклого ореха, — иначе импульс времени мог бы остановиться. Пророки являются в эпохи дефицита субъектности и служат для поддержания тока времени, когда поддерживать уже нечего.
— Угу, — сказал Сулла. — Мне эта мысль тоже приходила в голову. И насчёт неэтичности синхронного вмешательства в структуру и Сертификата, и его пользователя — тоже.
— Ну да, а без этого как обеспечишь целостность данных?
— А если просто писать данные на Логос, то сиди потом и гадай, подберёт ли хоть один пользователь Сертификата ключик к этой записи или нет.
Тут мне полагалось бы ущипнуть себя за бок, проснуться и убедиться, что в реальности никто в первом веке нашей эры не говорит на латыни ни о каких Сертификатах субъектности, да если бы даже и говорил — моих знаний древнего языка уж точно не хватило бы, чтобы столь отчётливо всё это понять.
Но это был не сон.
Всё оказалось куда забавней.
Просто от темы пророков разговор двух патрициев незаметно перешёл к вопросам местного древнеримского бизнеса, и действительная семантика понятий, которые я ошибочно перевела как «Сертификат», «пользователь Сертификата», «целостность данных», была совсем другой.
Вот, случится же такое!
Когда до меня это, наконец, дошло — смеялась долго и весело.
В святилище Марк с Суллой меня привели.
Грааль был там, я угадала.
Только увы! Он оказался обыкновенным кубком. Да ещё к тому же из необожжённой глины, что не оставляло ему ни малейшего шанса дотянуть до Мерлина и рыцарей Круглого стола…
«…Так что легенда о Граале — не на моей совести. Зато миф о философском камне, дарующем бессмертие и заключающем в себе все начала вселенной — прямая заслуга моего Суллы. Правда, это я лишь недавно сообразила.
Бедные предки! Столько сил потом потратили в тщетном стремленье обладать кусочком гиперселенита, которому приписали волшебные свойства! Знала бы — ни за что б не рассказала о нём Сулле с Марком.
Об извержении Везувия я их, конечно же, предупредила.
Раз Грааль оказался пуст, я тут же перелетела в Париж начала XVII века. Надо было проверить ещё одну версию.
На этот раз — угадала. Подвески королевы, оказалось, и вправду были одно время украшены кристаллом гиперселенита! Пашка пережил немало приключений, прежде чем ему это удалось. Но в отдельных случаях его скромность не знает границ, так что эти приключения не станут достоянием гласности. Сколько я его ни расспрашивала — не сознаётся!
Пашка оказался хитрее, чем я думала. А думала я, что мой отважный одноклассник, завладев кристаллом в Кноссе, просто подарит его французской королеве, а остальное Дюма досочинит. Но он совершил невероятное: пробрался в сокровищницу Бекингэма, разыскал там реально существовавшие подвески, подаренные герцогу французской королевой, и подменил самый крупный алмаз кристаллом гиперселенита!
Расчёт был точен. Мне неизвестно было, куда он полетел. Если даже я вычислю место, куда он направился, по тому признаку, что не могу приблизиться к его копии спаскаба, то, пока доберусь до Лондона от места возможной для меня посадки, подвески уже будут отправлены обратно в Париж, где не обнаружат себя ничем. Если, конечно, не считать романа Дюма, сориентироваться по которому, решил Пашка, я ни за что не догадаюсь.
На подставленные Пашкой грабли я не наступила — предпочла
другие. Прилетев в Париж в апреле
А дело всё в том, что королева ещё не подарила их герцогу.
Ну, а я ошиблась — решила лететь дальше. Только вот идей не было, куда бы ещё слетать…»
Стооооп!!!
Эк меня занесло!
Ну, заврался. Бывает.
Не летала Алиса в Париж. Не было этого в её дневнике.
А самое обидное — первоисточника у меня под рукой нет, и я ума не приложу, где закончилось Алисино повествование и началось моё. Приблизительно, конечно, границу можно угадать…
Но только приблизительно. Увы и ах.
Что же было на самом деле?
На самом деле, как ни странно, кристалл лежал, припрятанный Пашкой, в Граале. Повторить подвиг д'Артаньяна — проникнуть в сокровищницу Бекингэма и остаться в живых — оказалось абсолютно невозможно, даже если у тебя есть спаскаб. И тогда Павел был принуждён вернуться в древние времена, чтобы оставить кристалл в легендарной чаше.
Там, в Граале, Алиса на самом деле его и обнаружила.
Грааль и вправду оказался банальным кубком из необожжённой глины.
Только Алиса об этом никому не сказала. Вдруг, подумала Алиса, эта информация образует хронопетлю? И без того по мере приближения нашей истории к семидесятым годам прошлого века её сюжет начинает метаться во все стороны, словно хвост взбесившегося брандашланга — разве с ним совладаешь? Тщетны попытки его усмирить. Не придумали ещё такого аминазина.
Так что же всё-таки дальше, а?
Совсем ничего?
Увы, в лоскутках разодранных хронополей, витающих в сером тумане — верном спутнике хронавтов, надёжно скрывающем их трассы — не разобрать ни зги.
Чу! Что это под ногами?
Кажется, инфокарточка.
Чёрная. Значит, из КТЧ.
Даже прикасаться страшно.
Но любопытно.
Была – не была! Поглядим.
Читается карточка плохо, через строчку — проклятая лемма Петрова! — но кое-какие отрывки всё-таки связываются в нечто целое, раскрывающее, как бы сквозь тусклое стекло, картину событий, на фоне которых прошла короткая планёрка с участием Алисы, Чарльза Доджсона и Бертрана Рассела. Детали её, впрочем, так и остались скрыты непроницаемым покровом тайны.
Так что же было на карточке?
Задача: обеспечить встречу Алисы с Доджсоном,
Тенниелом и Расселом в […].
[…] который придумал Пашка,
чтобы, наконец, овладеть кристаллом, да так овладеть, чтобы не оставить «лже-Алисе»
ни одного шанса его вернуть. Способ такой есть. Но он опасен для Пашки. Может
быть, даже смертелен. Но разве Павла Гераскина […] остановит смертельный риск?
[…] использует для реализации своего замысла легендарный секретный эксперимент
Эйнштейна со сверхсильным магнитным полем […] якобы исчез, а потом вдруг
появился совсем в другом месте (разные источники указывают разные координаты)
целый линейный корабль с экипажем. […] дубль этого опыта, предпринятый
физиками-ядерщиками из КИАЭ в 1976 году в Охотском море. […] единственная копия
рукописей Эйнштейна, прибывает сюда инкогнито. Остановить опыт уже невозможно,
но предотвратить самое худшее, как всем известно, удалось. Бертран, вероятно,
смог убедить военных изменить первоначальный […] Павла в этой истории пока
остаётся загадочной.
И тут происходит неожиданное:
Алиса отдаёт Пашке кристалл. Сама.
Нервы
не выдержали. Вдруг этот отчаянный мальчишка и впрямь полезет на корабль? Ведь
половину экипажа американского линкора в тот раз ждала беда: одни утратили
субъектность, другие стали психопатами, третьи погибли. Такова официальная […],
хотя, возможно, это её решение было подсказано Чарльзом. […]
Поясню особо дотошным читателям: все те странные эффекты, которые, согласно источникам, по достоверности сопоставимым с вышеприведённым, наблюдались при неудавшемся опыте и которые Эйнштейн не смог объяснить, были следствием релятивизма. Отдельные атомы человеческих организмов выпрыгивали из релятивистского волнового состояния в разных точках пространства-времени, степень релятивизма была неравномерной, и человеческие тела сплавлялись с конструкциями палубы, материализуясь в занятых ими областях пространства-времени, или просто исчезали, или взрывались, смешиваясь с атомарным кислородом.
А теперь продолжу цитату.
И вот когда у Алисы не
выдержали нервы, Пашка, наконец, понял: Алиса настоящая. Фальшивая кристалл не
отдала бы. Он попросил у неё прощения, она – у него, и оба вернулись домой –
каждый на своей копии спаскаба. […] Всего несколько часов. Почти невозможно. […]
оказаться весьма полезными коллегам Серой Лебеди по ЛабИРИНТу при разработке
сценария проекта «СНАРК».
Любопытно сравнить два поступка двух учёных. Эйнштейн решил за человечество, что оно не готово воспользоваться его, Эйнштейна, достижениями, и уничтожил свои тетрадки (правда, он не знал о фотокопии, сделанной Расселом). Петров тоже исходил из неготовности человечества, но его выбор оказался другим.
Ничего себе интрига. Могла бы получиться не то что глава — целый роман. Только вот… Мне это ужасно мешает. И замысел мой разрушает.
Не будет романа.
И этот неслучившийся роман, похоже, — не единственное, что надо бы выкинуть из нашей не в меру затянувшейся сказки.
<<Назад Оглавление Далее>>
17.07.2008