Был в первой половине двадцатого века такой
учёный-аграрник — Александр Васильевич Чаянов.
Занимался он проблемами организации крестьянского хозяйства. Разработал теорию кооперации, получившую всемирное признание.
Это многим известно.
Ещё он писал фантастические сказки. Но этим увлечением едва ли прирастала его слава. Знать, сказки были средней руки. И (что теперь гадать?) не возьмись он лишний раз за перо — его жизненный путь, возможно, имел бы меньше шансов оборваться столь трагически.
Теперь на втором учебном корпусе Тимирязевки, где работал автор «Организации крестьянского хозяйства» и «Путешествия в страну крестьянской утопии», есть мемориальная доска его памяти. Кабинет его был на третьем этаже. А на втором сижу сейчас я, автор этой вот пародии на прозу, и пишу эти вот самые строки. Пройдёт несколько месяцев — и на третьем этаже рухнут потолочные перекрытия, превратив в щепки столы и стулья в двух учебных аудиториях. По счастью, это произойдёт ночью — никто не пострадает.
Предыдущие два предложения написаны, понятное дело, уже после того, как произошёл обвал. Но, как бы то ни было, заходя в учебные здания некоторых российских вузов, полезно брать с собой зонтик. Желательно — с атомной батарейкой. Чтоб выдерживал прямое попадание капли весом в несколько центнеров.
Интересно и то, что научный руководитель моего научного руководителя искренне считал Александра Васильевича врагом народа. Он полагал, что расстрельный приговор обоснован и справедлив. Критиковал он и академика Немчинова — того самого, кто основал Центральный экономико-математический институт, ныне возглавляемый академиком Макаровым (другим, не имеющим никакого отношения к герою «ТУПИКа»), а также кафедру математических методов анализа экономики МГУ. Критиковал за то, что тот в своё время защищал генетиков от Лысенко.
Такой вот клубок сплёлся в стенах, в которых я нынче стучу по клавишам.
Не привыкать, не привыкать этому зданию из красного кирпича к тому, что здесь как бы между прочим рождаются сказки про перемещения во времени.
Доктор исторических наук Игорь Всеволодович Можейко, похоже, что-то слышал об особенностях здешних мест. Иначе с чего бы он сделал Чаянова (правда, ненадолго) вождём Мира без времени в своей повести «Операция “Гадюка”»?
На самом деле это, конечно, чистая случайность. Ничего такого не мог слышать Игорь Всеволодович. Домысел фантастический, совершенно неправдоподобный, да и немотивированный к тому же.
Так о чём я? Ах, да, о Генераторе Времени. О том, как бы Петрову разгадать секрет, который нам с вами, коллеги, уже известен, — создан ли ныне работающий Генератор в МИВе или в каком-то другом углу вселенной.
— Ребята, вот Грейс ван Диркляйн, наша новая сотрудница из Бельгии, — сказал Петров, обращаясь к Алисе и Аркаше. — Она работала в Международном университете физики и химии, которым в позапрошлом веке руководил Илья Пригожин. Теперь Грейс будет стажёром ЛабИРИНТа.
Понизив голос, Петров добавил:
— Со мной она будет работать.
Алиса поняла.
Спрашивать, почему Грейс будет в ЛабИРИНТе, хотя проблема Генератора Времени этой лаборатории вовсе не по профилю, Алиса не стала.
— Грейс, вот Полина. Она замещает руководителя ЛабИРИНТа. Она его почти непрерывно замещает, — обратился Петров к новой сотруднице. Разве заподозришь, что директор таскает в себе увесистый булыжник тайны, когда он уверенно и весело общается с подчинёнными?
— Грейс, привет, милая.
— Здравствуй, Полина.
— Грейс — специалист широкого профиля, — обернулся директор к Полине. — По линии своей лаборатории рассчитывай не более чем на два часа её времени в день. Если будет больший ресурс, она скажет. Грейс, удачи!
И убежал.
Полина тут же принялась вводить Грейс в курс дела.
— Мы отрабатываем восстановление исторических событий без перемещений во времени, — сказала она. — Сейчас, просто в целях отладки методики, делаем блок моделирования научно-исследовательской инфраструктуры одной организации из начала прошлого века. Петров почему-то хотел, чтобы ты, Грейс, тоже занялась этим блоком. Если потребуются дотошные критики — можешь рассчитывать на эту вот молодёжь, — Полина кинула на детей взгляд школьной учительницы. — В хрономоделировании они ничего не понимают, — взгляд стал насмешливым: мол, докажите обратное! — но если тебе нужны упорные оппоненты и генераторы абсурдных идей, среди которых попадаются достаточно абсурдные, чтобы оказаться правильными…
— …То за Нобелевской премией поедем вместе, — воспользовался Аркаша секундной паузой Полины, которая задумалась, как бы так закончить фразу, чтобы было и по существу разговора, и весело.
Забыл я сказать, что вся компания расположилась на высокой веранде Пертской хронофизической школы. Школа ещё не открыта. Её откроют лишь первого марта, когда в Австралии начнётся новый учебный год.
Проинструктировав Грейс, Полина вернулась на семинар, проводимый здесь МИВом для будущих учителей. Грейс и дети спрыгнули с веранды в школьный сад и, сориентировавшись по гулу прибоя, направились к набережной. До океана было рукой подать: прямо за шумной рощицей высились лебединые шеи старинных портовых кранов; но кто бывал у моря, знает: портовые краны — плохой ориентир. Там, где порт, океан не живёт и не дышит. Там царит другая жизнь.
Аркашу, конечно, сюда притащила Алиса, а её пригласил Петров: мол, хочешь после обеда слетать в Перт посмотреть новую школу — присоединяйся.
Маленькая, облачённая в едва заметное платье, шагающая лёгкой походкой навстречу бризу, Грейс ван Диркляйн едва ли могла напомнить фигуру в чёрном скафандре на ночной стороне Луны, залитой волшебным светом голубой планеты. Даже я сомневаюсь, ту Грейс или не ту повстречали мы с вами, коллеги, в ветреный и солнечный декабрьский день 2181 года на набережной города Перт. У Комитета Тайн и Чудес свои приёмы работы.
Что до Алисы, она вовсе не могла слышать того разговора, в который посвящены мы с вами, читатель; зато у неё отменная интуиция. Вот эта-то интуиция и заставила Алису протестировать Грейс на компетентность в проблеме Генератора Времени.
— Грейс, а Грейс? Мне нужна консультация. Представь себе маленькую такую чёрную дыру…
Аркаша, вспомнив разговор в бассейне, обратился в слух.
С того дня обстоятельный Аркаша прочёл уже не одну тысячу страниц по проблемам причинности и Времени. Он хотел догадаться, к чему Алиса завела разговор о волшебной палочке. У него сложилась гипотеза: возможно, авантюрист Пашка придумал создать в искусственной чёрной дыре собственную небольшую вселенную с особенно быстрым ходом Времени и дождаться там возникновения разумной жизни. Под каким-нибудь невинным предлогом он втянул в свой проект Алису, а та, очевидно, попыталась втянуть его, Аркадия Сапожкова. Если дело обстоит так, то помощь друзьям с его стороны должна состоять в научном обосновании научной необоснованности Пашкиного проекта.
Вот Аркаша и просиживал в Космонете час за часом, изучая одну за другой земные и инопланетные монографии по вопросу, который поставила перед ним Алиса.
Грейс знает своё дело. Свою растерянность она не выдала ничем; но мозг её с огромной скоростью просчитывал возможные варианты поведения. Кто такая эта Алиса? Почему Петров ничего о ней не сказал? Как с ней себя вести?
Не прошло и четверти секунды, как она приняла единственно правильное решение.
А может, и не единственно правильное — какая разница? Главное, что о нём потом никто не пожалел.
— …Чем наша вселенная отличается от такой чёрной дыры? — закончила тем временем свою мысль Алиса. — Тем, что такая волшебная палочка невозможна, да?
— Почему же? — ответила Грейс. — Возможна. Но, как ты правильно заметила, если она возможна, то тот, кто ею взмахнул, должен обитать внутри. Вопрос об искусственности сингулярности, в которую заключена наша вселенная, я обсуждать не буду, поскольку он не может быть решён эмпирически. Впрочем, — замешкалась комитетчица, — внутри нашей вселенной лишь ничтожная доля сингулярностей имеет искусственное происхождение, так что сама оценивай шансы…
— Прости, но меня не это интересует, — прервала Алиса.
— Современной науке, кажется, не противоречат оба решения — и с Генератором Времени, и без такового? — Грейс выглядела удивлённой, а сама внимательно наблюдала за тем, как дети отреагируют на как бы невзначай употреблённый термин.
Аркаша никак не отреагировал — он с этим термином не встречался. Алиса же едва заметно кивнула, но это можно было истолковать двояко: как указание на знакомство с термином и как согласие с тем, что такую волшебную палочку лучше назвать Генератором Времени. А вслух она сказала:
— Я не знаю.
Улица кончилась пустырём, где паслась чья-то коза, привязанная за колышек. Меж двух рыжих скал показалась полоса прибоя.
— Предположим, — продолжала Грейс, — что Время создаётся неким внутренним источником — Генератором Времени. Такой источник во вселенной должен быть ровно один, правильно?
Алиса выжидательно промолчала.
Грейс — тоже.
Выручил любопытный Аркаша.
— То есть, если я взмахну волшебной палочкой, а кто-то это сделал раньше меня, то в маленькой чёрной дыре произойдёт маленький апокалипсис?
— Что-то вроде того, — согласилась Грейс.
— А как тогда узнать, взмахнул ею ещё кто-то или это сделал я?
Алиса внутренне аплодировала своему другу: в самую точку попал!
— А никак, — ответила Грейс. — Вот почему, скорее всего, никакого Генератора Времени и не существует.
Это было сказано почти искренне: Грейс всё ещё не слишком верила теории Петрова.
Надо сказать, у неё для этого были достаточно сильные основания. Закон гомеостаза был на её стороне: вселенная без Генератора представляла собой явно более устойчивую конструкцию; и конечно, Грейс не могла воспроизвести всю цепь опытов и рассуждений, приведших Петрова к убеждению, что Время не могло возникнуть стихийно или, скажем, вследствие какой-то особенности, не присущей Алискиной маленькой чёрной дыре.
Искупавшись, наша компания расположилась на узеньком галечном пляже, у самой границы прибоя, так, что волны иной раз окатывали друзей с головой.
Основная, настоящая, задача стажёра МИВа Грейс ван Диркляйн — найти связь между появлением крокров в институте и секретной темой Петрова. Грейс знала уже: Петров не на шутку занят вопросом, чей Генератор работает. Проще всего, конечно, слетать туда, где он стоит, и посмотреть на этот самый Генератор. Но вселенная велика, а свойства искомого устройства таковы, что оно ничем не обнаруживает место своего расположения. Тем большее профессиональное любопытство возбуждал в комитетчице интерес детей к проблеме происхождения Генератора.
Нельзя отвергать версию, что дети — это и есть те самые крокры, о которых поведала она на Луне академику Петрову.
Нельзя, впрочем, отвергать и версию, что Петров сам один из крокров.
Есть ещё версия, что никаких крокров и не было вовсе.
Много всяких версий…
Что ж? Протестируем детей на владение этой стороной проблемы. Право же, если детям неведома семантика слова «крокр», эта маленькая провокация не раскроет секрет. Ведь этого слова нет даже в Космонете. Тайна!
— Крокры! — крикнула Грейс детям.
— Где? — эхом отозвался Аркаша.
Ясно. Не «что?», и не «кто?», и не бегство, и не нападение, а «где?». Значит, это понятие школьнику Аркадию Сапожкову известно. По крайней мере, такова самая вероятная версия.
Но где Алиса?
Алиса исчезла.
Словно растворилась в воздухе.
И это было хуже всего.
Оставалось кусать локти: выпустила «Алису» из поля зрения, дала ей незаметно ускользнуть. Впрочем, может, это и к лучшему. Меньше шума, шишек, ссадин и переломов. Зато ясно: один из крокров здесь, и он здесь в образе Алисы.
Имеем три задачи.
Первая — найти крокра.
Вторая — допросить Аркашу.
Третья, менее актуальная — найти тело настоящей Алисы. Если имеешь дело с тайной, даже такую работу, казалось бы, не требующую участия оперативника, нельзя никому перепоручить. Тайна ведь!
Что ж, мужайся, стажёр ЛабИРИНТа Грейс ван Диркляйн. Непростая у тебя работа. Научные тайны иной раз оборачиваются тайнами криминальными.
— Алиса! — кричал Аркаша. — Ау!
Ответа не было.
Грейс растерянно разгребала ногой гальку.
— Грейс, что всё это значит? Где крокры? Где Алиса?
— Крокры? Мне показалось, они здесь, у скалы, — Грейс неопределённо махнула рукой туда, где берег вдавался в океан высоким угловатым уступом, испещрённым узкими чёрными промоинами. Там в изобилии гнездились чайки.
— Почему это тебя так напугало?
— Ну… у меня с ними свои счёты.
— Значит, они похитили Алису?!
— Нет, Аркаша, мне показалось. Не было никаких крокров. Мне только показалось.
— Но Алиса?
— Девочка просто испугалась и убежала. Мы встретим её или в школе, или в аэропорту, или, в крайнем случае, уже в Дубне.
Аркашиному возмущению не было предела.
— Алиса? Испугалась? Как бы не так!
— Аркаша, не кипятись. Человеческая психика — система очень сложная. Она иногда даёт непредсказуемые эффекты. Например, могла сработать память поколений: вдруг только быстрота реакции помогла кому-то из Алисиных предков спастись? Рефлекс сработал автоматически, а теперь, вероятно, Алиса просто стесняется к нам присоединиться, понимаешь? Ей это тем досадней, что у неё репутация бесстрашной девочки. Расскажи лучше, что ты сам знаешь о крокрах.
Биочип Грейс между тем уже рассылал всем оперативным службам города Перт предупреждение, что в городе — опасный инопланетный преступник, что следует идентифицировать и проверить на отсутствие дублей всех лиц, каким-либо путём покидающих город. Преступник может принять вид животного, растения и даже неодушевлённого предмета, но зато непрозрачен в рентгеновских лучах, что его и выдаёт в любом обличье. Может быть вооружён. Склонен к захвату заложников и шантажу.
— Расскажи?! — удивился Аркаша. — Сначала надо найти Алису!
— Найти? Как? — распахнула ресницы Грейс, для которой задачей первоочередной важности было понять, кто такой Аркаша, как он попал в эту историю и откуда знает о крокрах.
— Горчицей со льдом, — зло ответил Аркаша.
Грейс смутилась.
А может, притворилась смущённой.
Аркаша поглядел на Грейс подозрительно. Не понравился её ответ Аркаше. Очень не понравился.
Алиса исчезла, пока Аркаша рыскал взглядом по скалам, отыскивая в их причудливых контурах фигуры крокров. Грейс, выходит, отвлекла его внимание… а сама…
Ведь больше здесь никого нет.
— Грейс, гляди, патруль! — шепнул Аркаша, заметив высоченный вал прибоя, бегущий к берегу. И едва агент КТЧ бросила взгляд в сторону города, куда указал мальчишка, берег опустел. Волна слизнула Аркашу, и он быстро ушёл в глубину, слившись с поросшим актиниями дном.
Когда через долю секунды Грейс обернулась, оказалось, что Аркаша тоже исчез.
Ничего удивительного. Крокров же было двое.
И Грейс ничего не осталось, как отправиться на поиски тел двоих детей, облик которых приняли пираты. Если повезёт, школьников ещё удастся оживить.
История ныне мёртвой планеты Крóкрыс — это драма научной дерзости. Не образ ли магистра Ауреда вдохновил Гёте?
Легенды, которые Алиса бегло просмотрела, разыскивая сведения о Монокосме, представляли ту историю социальной трагедией. Мол, развитие цивилизации, попав в технократическую ловушку, пошло по тупиковому пути. Большинство цвёльфов под влиянием неумолимой логики технического прогресса эволюционировали в «интегралов», то есть в наделённые субъектностью периферийные устройства своих компьютеров, объединённых в глобальную всепланетную сеть. Более осторожные, получившие прозванье «натуралы», сохранили тела — правда, тела теперь производили индустриальным способом с применением биоинженерных технологий — и, отчасти, информационную независимость.
Усовершенствованный инженерами-генетиками геном цвёльфов — и «натуралов», и «интегралов» — исключал любую агрессию по отношению к другому цвёльфу. Но настал час, когда эволюционные различия между двумя цивилизациями, кое-как уживавшимися на одной планете, привели к тому, что «интегралы» перестали ощущать «натуралов» цвёльфами. В сознании «интегралов» статус «натурала» понизился до животного. Справедливости ради признаем: легенды подчёркивают, что «интегралы», благодаря замене чересчур медленной второй сигнальной системы квантовыми технологиями передачи данных, опередили «натуралов» в интеллектуальном развитии на миллионы лет. Как результат, Монокосм — новая электронно-сетевая цивилизация — довольно быстро вытеснил своих братьев по разуму долой с планеты. Последним пришлось спешно её покинуть, покуда целы.
Легенды гласят, что, покинув Крóкрыс, цвёльфы-«натуралы» утратили бессмертие или, по другим версиям, были обречены постепенно лишиться рассудка, превратившись в конце концов в бессознательных существ в здоровом и бессмертном теле. Утратили они и оставшиеся на Крокре фабрики по производству своих потомков (функция естественного размножения в незапамятные времена была отключена как излишняя и конфликтогенная).
Покинув родину, «натуралы», летя от планеты к планете, занимались иногда от нечего делать прогрессорством, настроили по всему Млечному Пути неисчислимое количество загадочных сооружений и складов и в конце концов исчезли. Они называли себя словом, переводимым с космолингвы как «космические странники» или «космические скитальцы».
Эти первичные, самые древние, легенды породили другие, совсем сказочные, а зачастую даже романтические. В них повествовалось, что странники явились в нашу Галактику неведомо откуда и исчезли неведомо куда, оставив обитателям местных планет знания космолингвы и чудесные самовоспроизводящиеся технические устройства. Устройства эти видом и назначением напоминали ковры-самолёты, шапки-невидимки и прочие волшебные аксессуары.
На самом деле в легендах, как обычно, масса неточностей. Ошибки и домыслы закрадываются в легенду, даже если ей три-четыре столетия отроду. А ведь в основе легенд о Монокосме и странниках лежат события, произошедшие более четверти миллиарда лет назад! Если бы не космолингва, надёжно защищённая от эволюции теми лингвистическими принципами, которые заложены в её основу, и не самовосстанавливающиеся устройства странников, сохранившие факты их истории на все эти сотни миллионов лет и обнаруживавшиеся в самых неожиданных местах — даже в Солнечной системе их находили на Марсе и Ио, — если бы не это, о странниках уже через какой-нибудь миллион лет после падения Монокосма не осталось бы никакой весточки.
А на самом деле…
Впрочем, не будем торопиться. Нашим героям ещё предстоит найти разгадку подлинной истории цвёльфов — драмы научной дерзости.
Там, на Луне, внимая рассказу Петрова, короткий фрагмент которого нам с читателем случилось подслушать, Грейс рассуждала примерно так. Генератор Времени — источник субъектности. Возле него крутятся подозрительные пришельцы. Причём, как следует из «диалога между двумя крокрами», на который ссылается Петров, крутятся они возле Генератора с целью его запустить. Неизвестно, представляют ли они себе, что тогда станется с Сертификатами субъектности. Если нет, то их мотивы непонятны. Если знают — тогда понятны: уничтожить субъектность.
Понятны, но самоубийственны.
Впрочем, последнее не может беспокоить пришельцев, если они роботы.
Или — если они и в самом деле крокры.
О крокрах Грейс знала — в отличие от Петрова. Легенда о Монокосме, космических скитальцах и бессубъектных крокрах была хрестоматийным примером тайны. Ведь крокры, скорее всего, и вправду существовали; а раз существовали, то наверняка препятствовали исследователям, желавшим понять, что они такое. Грейс, конечно, проходила эту легенду, когда училась в секретном университете секретного Комитета Тайн и Чудес параллельно с вовсе не секретной магистратурой брюссельского Свободного университета.
Петров же ничего не знал о крокрах по той простой и очевидной причине, что крокры, будучи научной тайной, изучались методами, характерными для КТЧ. Их существование — гипотетическое, но вполне вероятное — не разглашалось.
Согласно тем легендам, что ныне уже забыты, крокры — это ошмётки материального носителя Монокосма, оказавшиеся за пределами установленной конфедератами шварцшильдовской сферы и таким образом навсегда отрезанные от своей метрополии. После умерщвления Монокосма эти крохотные (размером от амёбы до кита) фрагменты носителя исполинской голограммы приобрели, так сказать, самостоятельность. Каждый из них вмещал всю память былой метрополии — правда, с куда меньшим разрешением, чем сам Монокосм. Образам и фактам недоставало отчётливости, а вычислительному процессу их восстановления и дополнения по имеющейся картинке — вычислительной мощности. Сколько будет вычислительной мощности у осколка растоптанного кристалла фирмы «Интел»? Правильно, нисколько. У крокров, правда, сколько-то всё-таки имелось; но так мало, что вряд ли они могли зацепить хоть какой-то достойный внимания Сертификат субъектности.
Зато память крокров надёжно, с большой избыточностью, хранила основную цель Монокосма: неограниченную экспансию. К тому же они могли принимать любой облик — в известных пределах, обусловленных объёмом содержащегося в них вещества. В их нынешнем бытии крокры были не слишком интеллектуальными, но технически совершенными машинами, запрограммированными на одну idea fix.
Та стратегия экспансии, которой следовал Монокосм, для крокров была бесперспективна. У них не было и следа могущества почившей в бозе метрополии. Они, хоть и были способны с выгодой для себя использовать изменение внешности, всё же легко обнаруживались простейшими техническими средствами вроде рентгеновского аппарата, для лучей которого они непрозрачны, и столь же легко могли быть лишены свободы либо денатурированы. Но, опираясь на знания, некогда накопленные Монокосмом, они запросто могли устранить все препятствия своей цели одним махом: уничтожив всех субъектов нашей с вами вселенной, если бы только знали, как потом вновь запустить в ней Время, а значит, и бытие.
Самим-то им терять нечего…
Петров не знал, можно ли вновь запустить Время, однажды его остановив, и потому считал такое невозможным. Но отсюда не следовало, что такого способа не знал и Монокосм, а если знал — что знание это не унаследовали крокры. Может быть, они представляли себе, как, остановив время, обеспечить в той же сингулярности повторение эволюционных процессов, которые приведут к рождению Аргемны Кона, и Ауреда, и Монокосма, но так, чтобы Монокосм-II отличался от предыдущего большей осмотрительностью. Почему бы, например, не уничтожить натуралов прежде, чем те сыграют свою роль в истории Галактики?
Строго говоря, слова «повторение», «предыдущий» здесь лишены смысла: речь идёт об иной реальности. Может быть даже такое, что никакой другой реальности не возникнет: вдруг и в расчёты такого супермозга, как Монокосм, вкралась ошибка? Скорее всего, то, что возникнет — опять благодаря Аргемне Кону, — вновь окажется той же самой единственной реальностью, которая там есть от момента, когда запущен Генератор Времени, и до часа, когда его нормальное функционирование прервано. Без каких бы то ни было изменений. Тем более что возможность изменений противоречит первому постулату хронофизики.
Только крокрам-то что за дело до всего этого? От былого Монокосма у них осталась программа…
Чуть только вышеприведённые рассуждения сложились в голове Грейс в более-менее отчётливую мозаику, она связалась с Петровым и спросила, не упоминали ли пришельцы терминов «странники», «космические скитальцы», «крокры», «Монокосм», «Аргемна Кон»… Петров, конечно, ответил: да, действительно, они что-то говорили о Монокосме. Ответил с радостью в сердце. Ясно же: раз Грейс угадала, значит, у неё есть ключ к этой проблеме.
Так Грейс стала не просто интерфейсом Петрова к Комитету Тайн и Чудес — эту функцию она профессионально выполняла по своей комитетской должности, — а стажёром ЛабИРИНТа. По очередному счастливому стечению обстоятельств, она и вправду недавно закончила Свободный университет в Брюсселе, так что легенда о принадлежности пригожинской школе, оправдавшая её появление в ЛабИРИНТе, оказалась вполне естественной.
Вот судьба и занесла эту невысокую черноволосую девушку в
австралийский город Перт, где, как вы теперь знаете, ей случилось познакомиться
со своими новыми ассистентами — и тут же расстаться с ними при таких нерадостных
обстоятельствах.
В литературе полно образов великих учёных прошлого. Писатели трактуют эти образы и так, и сяк, и наперекосяк — едва ли сами учёные, будь спрошены, смирились бы с писательскими вольностями.
Хорошо, что Петров — персонаж вымышленный (наверное). Мне не грозит держать пред ним ответ за тот, наверное, не слишком привлекательный портрет, который я изобразил. Это утешает. Правда вот, с Алисой всё куда сложнее. Но я сейчас не о ней — о Петрове.
— В процессе своего развития человек оказывается пользователем нескольких Сертификатов, — терпеливо объяснял Петров новой сотруднице ЛабИРИНТа, вновь уединившись с ней на Луне, на сей раз в расщелинах кратера Тихо Браге. — Точное их число мне установить не по силам: это задача для целой лаборатории, а наша наука пока вообще не имеет понятия о Сертификатах. Не считать же за науку одного меня, правда? Последний, взрослый, Сертификат — тот, который обусловливает субъектность в привычном нам смысле слова — выдавался человеку, жившему до эпохи Перевала, между пятым и восьмым годами жизни. Теперь это происходит на четвёртом или пятом. Так что, видишь ли, Грейс, ребёнок ясельного возраста и взрослый, в которого он вырастает, — разные субъекты. Чтобы обратиться во взрослого, ребёнку суждено незаметно для себя пережить, и не раз, смерть — полное разрушение своей прошлой субъектности.
Грейс, слушая Петрова, заодно просматривала данные о
субъектности, записанные в биочип: пыталась утвердиться в понимании её свойств и
их причин.
Один. Неделимость субъекта. Обусловлена тем, что управляющая подсистема пользователя Сертификата обязательно содержит информацию о пространственно-временных границах пользователя.
Два. Непременность рождения. Эмиссия Сертификата Генератором Времени невозможна без существования соответствующего пользователя на соответствующем отрезке времени.
Три. Неповторимость во времени. Обеспечивается дополнительностью информации, хранящейся в управляющей подсистеме пользователя Сертификата, по отношению к информации, хранящейся в самом Сертификате, по принципу «криптограмма-ключ», и уникальностью Сертификата.
Пока Грейс вспоминает четвёртое свойство, добавлю к её размышлениям, что свойства Логоса в принципе допускают восстановление информации, теряющейся при гибели системы-пользователя Сертификата, и свойства Сертификата тоже не исключают восстановления подходящего материального носителя. Только новому носителю изначально нужно придать такую структуру, чтобы в неё вписался ключ именно требуемого, а не другого, ранее не использованного, Сертификата. Это возможно, но только ценой очень высоких энергозатрат. Из-за естественных термодинамических ограничений проблема восстановления материальных носителей всех до одного Сертификатов субъектности не имела теоретического решения во времена Ауреда, не имеет его и сейчас. Поиски в этом направлении спустя ещё два века после описываемых здесь событий шли и на Земле, и в других мирах. Шли они по пути создания новых вселенных в сингулярностях различных типов. Но практически ценных результатов ещё не было получено.
Четыре. Ощущение собственного существования. Складывается из двух причин, ни одна из которых сама по себе не даёт подобного эффекта.
Во-первых, заимствованный у Сертификата субъектности формализм для представления окружающего мира допускает представление также самого субъекта — и даже самого формализма — своими собственными изобразительными средствами. Если бы формализмы не заимствовались у Сертификата, они должны были бы содержаться в геноме (а их там нет, иначе бы они были доступны не только в целом человеку, но и его подсистемам) либо вырабатываться самим человеком (тогда они гораздо более заметным образом различались бы от одной личности к другой). Возможны, впрочем, и другие варианты, но по своим последствиям они всё равно схожи с этими тремя.
Во-вторых, существует взаимная зависимость состояния субъекта от состояния вселенной и, наоборот, состояния вселенной, в том числе хода времени, — от мыслительного процесса и целенаправленной негэнтропийной деятельности субъекта — той, которая представляет собой на некотором уровне абстракции попросту ранжирование причин и следствий во времени. В этом смысле информационный процесс мышления тождественен Логосу: любое мышление суть изменение Логоса во времени; любое изменение Логоса во времени суть мыслительные процессы. В конечном счёте для любого пользователя Сертификата субъектности можно с некоторой натяжкой считать верным утверждение «нет во вселенной мысли, кроме моей, и сознания, кроме моего; но не все мои мысли мне понятны».
Пять. Противопоставление остальному миру. С этим совсем просто: прямое следствие ощущения собственного существования.
«А вот чего я не могу понять — с какого перепугу этот безумец Ауред пришёл к идее полной и глобальной интеграции, — перескочили вдруг мысли Грейс на другую тему. — Это ведь смерть для него самого! Тоже мне, вселенский шахид…»
Этот вопрос она Петрову не задала: быть может, потому, что нам, согласно сюжету, ещё рано знать на него ответ; а может, просто следовала инструкциям Комитета Тайн и Чудес.
Вместо того она, перебравшись в тень с чересчур раскалившегося валуна (ущелье уже пронзил светозарный меч солнечного луча), спросила:
— Хронопетля в момент, когда Генератор доживёт до своего создания, разводится алгоритмом самого Генератора… Что, если здесь есть ошибка?
— Где «здесь»?
— В алгоритме.
— Ну и что теперь?
Юную Грейс передёрнуло от спокойного тона Петрова. Хотя он, конечно, прав: что тут сделаешь?
Конечно, если ошибка обнаружится, надо будет искать способ её исправить. Тогда, если способ существует, будет шанс его найти.
Но всё равно неприятно.
Интересно: осознание собственной беспомощности перед космическими процессами не заставляет содрогаться, пока не ощутишь своей доли ответственности за них. Если у Солнца неправильная конструкция, оно тоже может погаснуть в самый неподходящий момент. Грейс это понимает, и ничуть её это не печалит. А вот мысль о возможном изъяне в конструкции Времени вызывает трепет в душе. Ты уже чуть-чуть приручила Время, Грейс, и теперь ты в ответе за то, что приручила.
Ей вдруг захотелось поменять тему, и она робко шепнула:
— Можно глупый вопрос? Может ли такое быть, чтобы одна система была пользователем двух сертификатов? Ведь всё зависит от того, как специфицировать систему?
— Нет. В нашем случае есть объективный критерий спецификации по крайней мере управляющей подсистемы: соответствие «криптограмма-ключ». Другой ключ означает другую управляющую подсистему, как бы другую голову того же трицефалоптерикса — короче, другого субъекта.
— Поняла; а в одной голове два разных ключа никак не могут ужиться?
— Такое бывает; но в этом случае целостность данных в каждом из них непременно будет нарушаться в процессе взаимодействия с одним и тем же материальным носителем. На гомеостатические свойства носителя это, конечно, скажется отрицательно. Такую ситуацию можно считать сбоем в процессе субъектной сертификации.
— Надо понимать, раздвоение личности, род психопатии, — это как раз тот случай, да?
— Не знаю. Я не психиатр.
— А психиатры не знают о Сертификатах, — сказала Грейс, и Петров уловил в её интонации нечто вроде упрёка. Ничего не ответив, он встал и быстро зашагал к флаеру, блестевшему в лучах раскалённого солнца в направлении к центру кратера, у самого лунного горизонта.
Грейс пришлось его догонять.
«Космос-30», в срочном порядке оснащённый сверхсовременным разгонным блоком, принадлежащим КТЧ, стремительно приближался к мёртвой планете Крóкрыс.
На корабле было тихо.
Грейс без особого успеха играла в шахматы с бортовым компьютером.
Игорь корпел над монографией.
Алиса перечитывала «Туманность Андромеды».
Ей предстала мрачная и величественная картина отчаянной схватки с природой, смертельной битвы против энтропии, полотно которой развернул в старинном фантастическом романе талантливый писатель и учёный двадцатого века Иван Ефремов. В этой битве — так считал автор — выковались и закалились железные люди, сплочённые в коммунистическое общество Эры Великого Кольца. Его нравственные основы, казалось, сошли со страниц трактатов Платона, ставших итогом столь же жестоких схваток со стихиями, привычных далёким предкам — критянам, ахейцам, суровым обитателям Лакедемонии…
Да, думала Алиса. Не так давно человечество стало таким, к какому она привыкла. Чужая колея, из которой, казалось, не вырваться, теперь позади. Но выбранный путь оказался вовсе не тем, который предрёк прославленный фантаст Эры разобщённого мира.
По Ефремову, должны были миновать многие столетия, прежде чем человечество ценой титанических усилий и многих жертв проложит тропу к ближайшим звёздам.
— Но прошло всего два века, и мы путешествуем по Галактике в безопасности и комфорте. Почему так случилось? — пристала Алиса к отцу.
— Как «так»?
— Пап, эпоха Перевала — она кажется чем-то вроде чуда даже мне, не то что им. Р-раз! — и вдруг всё уже иначе. А тебе?
— В самом деле, почему? — задумался Селезнёв. — Может, Ефремов опирался на пессимистическую модель отношений человека и природы? Если так — он, конечно, был прав. В том, что предки знали о природе, ещё не было оснований предвидеть нашу действительность.
Будь свидетель этого разговора, он тут же понял бы: Алиса ни капли не удовлетворена ответом. Селезнёву это тоже было ясно, и он спросил:
— Знаешь правило видения? Не зная всех фактов, опирайся лишь на известные. Но можно считать истиной, что не известные нам факты скрывают возможность гораздо большего выбора, чем следует из известных. Не так ли?
Алиса по-прежнему светилась любопытством.
— Поэтому, — со вздохом продолжил Игорь (вам, коллеги, никогда не приходилось тяжко вздыхать, отвечая на вопросы любопытных детей?) — любой ресурс, который удаётся высвободить из рутины противостояния энтропии — эта задача, кстати, верно ухвачена Ефремовым, хотя вовсе не столь драматична, как ему виделось, — любой, говорю, свободный ресурс должен быть направлен на отыскание новых фактов.
Слово с делом у Селезнёва не расходилось: беседуя с дочкой, он продолжал неторопливо заполнять страничку виркниги какими-то дифференциальными уравнениями. Видать, искал новые факты. Время от времени профессор переворачивал пару-тройку свежеисписанных листов, что-то там исправлял и снова увязал в своих уравнениях.
— А ещё — на удержание уже известных фактов в активной памяти человечества, — добавила Алиса. — Это нашими предками часто недооценивалось.
Эта девчонка иногда бывает категоричной до смешного. Не недооценивалась. Не знаешь — не говори.
— Среди фактов, не известных современникам Ефремова, оказался тот, что весь мир куда более открыт сотрудничеству, взаимопониманию и творческому взаимодействию, чем им представлялось. Законы природы, оказалось, вообще-то не противостоят Жизни и Разуму — это нетрудно заметить…
— Это нам нетрудно, а им трудно, — теперь вот Алиса решила вступиться за праотцов.
—…А, наоборот, адекватны зарождению и охранению того и другого, — продолжил отец, привычно взглянув в иллюминатор, на рваный изгиб спиральной ветви, тающей в черноте космической дали. — Конфликты с природой — вовсе не свидетельство её косности. Скорее, детская болезнь Разума — упрямого и недалёкого. — Тут Алиса, сдерживая смех, бросила на отца недовольный такой взгляд. Тот сразу стал серьёзней. — Человечество прорвалось сквозь Перевал, потеряв пятую часть своего интеллектуального потенциала, пятую часть накопленных знаний и умений. А ведь можно было его обойти!
— Нет, ему — тогдашнему — это было нельзя, — возразила Алиса. — Оно не знало, как.
Ты права, Алиса. Не знали. Вроде маленького ребёнка, который не знает, как пользоваться ножом, не порезавшись и не порезав братика или сестрёнку. Проблема — в человечестве, в скудости накопленных им знаний, а вовсе не в природе, загоняющей в угол.
«На лезвие бритвы», — подумала Алиса.
— Нет, всё-таки не выходит у меня понять ход их мыслей, — сказала она вслух, имея в виду предков. — Оживание и оразумливание природы — это слишком заметный факт.
— Ну да. Гармония природы подчас и становилась источником религиозных предрассудков, пока наука, наконец, не набралась смелости принять этот вызов — сказал Селезнёв, и непонятно было: то ли добрая усмешка в глазах, то ль внезапная грусть? — Мир, — продолжил он, — будто нарочно создан таким, чтобы заботиться о рождённом им разуме, лелеять его, оберегать от опасностей и угроз, которые тот сам себе создаёт…
…На долгом и непростом пути познания, — насмешливо завершила Алиса.
«Будто нарочно? Или впрямь нарочно?» —
мелькнуло у неё в мыслях. Вспомнился Петров, его суждения насчёт Генератора.
И они —
в который раз уже —
показались ей выстроенными на зыбучем песке.
Селезнёв продолжил:
— Теперь-то мы знаем: структура материального мира,
структура Времени и тем более Логоса куда в большей степени поддаются
сознательному управлению, чем могло бы нарисовать современникам Ивана Антоновича
даже самое отчаянное, самое беспривязное воображение. Гляди: объективно
существуют возможности — пусть ограниченные — воздействия на прошлое из
будущего. Но Ефремов-то не имел никаких фактов на этот счёт. Даже если б имел —
их восприятие было бы блокировано его религией, имя которой —
диамат.
— Разве это религия? — возмутилась Алиса.
— Видишь ли, дочь, диамат в его тогдашнем виде содержал довольно отчётливый элемент поклонения, а это определяющий признак религии.
— Но Ивану Антоновичу поклонение как раз не присуще!
— Может, в его случае уместней понятие «стереотип». Но если определять религию не через поклонение, а через веру — так, пожалуй, правильнее, — то Ефремов был глубоко верующим человеком. Предметом его веры были прогресс, диалектика, скрытые возможности человека.
— Вера унижает, — заявила Алиса. — Ты несправедлив к писателю. Он был прежде всего учёным, и его опорой в жизни было знание, пусть его было меньше, чем теперь.
— Унижает не вера, а поступки. Отказ от познания, подчас связанный с религией, — да, унижает, но к Ефремову-то это какое отношение имеет?
— Ты только что сказал противоположное.
— Когда это?
— Мол, убеждения Ефремова мешали восприятию фактов.
— А… ну да. Всё-таки правильнее было говорить о стереотипах. Прости, не хотел его обидеть: просто я думал, какими мы сами будем смотреться века эдак из двадцать четвёртого? Пожалуй, многое из того, что мы считаем плодами науки, им представится необоснованной верой. Так бывало не раз. И они придумают какое-то название для нашей с тобой религии.
— Не хочу, — сказала Алиса.
— Почему? — спросил Селезнёв.
Вопрос остался без ответа; а про себя Алиса подумала, что ни «не хочу», ни «хочу», ни «мне всё равно» сюда не подходят. Какой вариант ни выбери — всё глупо.
«Нет, мне не всё равно; но им, наверное, виднее».
— …Но меры этого управления, его глубины мы, земляне, пока не знаем, — говорил тем временем Селезнёв, вернувшись к теме власти человека над природой. Алиса рассердилась на себя: надо же, задумалась, упустила нить беседы. — Не взял бы я на себя смелость предположить, что причины творческого взаимодействия человека и вселенной кто-то из наших братьев по разуму однажды создал или создаст по умыслу. Самому мне думается вот что: из всех возможных конструкций Вселенной лишь те устойчивы, в которых присутствует свобода оживания, а значит, и свобода тонкой настройки ткани бытия под цели жизни. Если это принять, то наш мир логически неизбежно должен предоставить возникшему в нём разуму такую свободу.
— Пап, некоторые специалисты МИВа, наоборот, считают наш мир неустойчивым. Я бы даже сказала, трагически неустойчивым.
— «Некоторые специалисты»? Дочь, что-то я тебя не узнаю. Тебя не подменили девочкой из Эры разобщённого мира? — удивился Селезнёв.
Или огорчился, не знаю.
— Не-е-ет, — неуверенно ответила Алиса. Резкая реплика отца застала её врасплох, что для Алисы, в общем-то, нехарактерно. Но ведь столько всего произошло. — Если кого подменили, — продолжила она, глядя на носки своих серебристых сандалий, — то того специалиста. Это он просил меня не говорить.
Не сказать, чтобы Алисин ответ отца удовлетворил, но, по крайней мере, в руки себя Селезнёв взял.
— И ты ему веришь, Лисёнок?
— Есть факты, которые говорят в пользу его версии. Я кое-что проверила.
— Малыш, если о твоей компетентности судить по твоёму собственному о ней мнению…
— Вот и прими мои слова с поправкой на мою некомпетентность! — рассмеялась Алиса.
Про себя она подумала: «А ведь в чём-то Ефремов мог оказаться куда более прав, чем папа. Не лезем ли мы вновь на какой-нибудь перевал? Что-то нас ждёт по ту его сторону?»
Подумала она это спокойно и с любопытством.
Правильно папа говорит: надо копить знание. Чем его больше, тем меньше неконтролируемых рисков.
Подумала — и отправилась на камбуз приготовить папе какой-нибудь вкусный сюрприз. Какой именно — не скажу: вдруг Селезнёв о нём узнает, прочтя однажды по недосмотру службы хронобезопасности эту сказку?
В чём я вполне уверен — так это в том, что, попадись сказка в руки командору «Космоса-30», он прочтёт её как миленький, от корки до корки. Если сказка — о твоём собственном ребёнке, ты будешь читать её даже тогда, когда ты бы лучше её не читал. Проверено.
Когда я, дописав всю эту неправду до этого самого места, показал её одному рецензенту, чтобы в очередной раз услышать авторитетное и, не спорю, справедливое мнение о своём, так сказать, творчестве, рецензент сказал:
— «Двадцать четыре» — довольно удачный сюжетный ход. Молодец! Алиса исчезает, пленённая крокром. Другой крокр в её обличье оказывается на «Космосе-30», взяв под свой контроль агента КТЧ… Классная завязка. Ну, настоящая Алиса, конечно, опять всех победит, правда же?
И добавил с доброй улыбкой на устах:
— Правда, всё остальное — туфта. Да и тут есть что подсократить. Ефремов здесь, по-моему, — как телеге пятое колесо.
Рецензент явно меня переоценил. Не было классной завязки. На корабле была Алиса, а крокра на корабле не было.
И в Перте, на пляже, тоже была Алиса. Неподдельная.
Но логику доброго моего рецензента можно понять. Существование крокров — тайна, и Алиса о них не знает. Что же тогда заставило девочку, бросив своих товарищей на произвол судьбы (что как-то не очень вяжется с привычным нам образом Алисы), внезапно растаять в шуме прибоя? Да и на корабле Алиса что-то слишком заинтересованно выспрашивала Селезнёва о том, как люди миновали Перевал…
Давайте вернёмся в Перт — туда, где шум прибоя и запах океана; вернёмся и поставим себя на место Алисы.
Петров, если вы помните, рассказывал ей, что Монокосм, упомянутый бандитами, хостился на ныне мёртвой планете Крóкрыс. Услышав вопль Грейс, Алиса сразу поняла: крокрами новая знакомая назвала пришельцев с Крóкрыса, улетевших в ту памятную ночь куда-то в прошлое.
Не нужно быть биочипом с тактовой частотой в 1 терагерц, чтобы сделать из вышесказанного два простых вывода. Во-первых, Грейс явно в курсе дела. Это немудрено, раз Петров сказал, что девушка будет работать с ним. Во-вторых, крокры — то ли благодаря действиям, уже предпринятым Грейс или Петровым, то ли вследствие того, что Алисе лишь показалось, будто её не заметили — вышли на след нашей компании и настигли её в Перте.
Значит, в этой ситуации нужно сначала спасать своих друзей, а потом спасаться самой. Но спасать друзей нужно так, чтобы можно было их спасти, а не так, чтобы погибнуть геройски, но бестолково. Вместе с ними.
И едва очередная волна прибоя накрыла Алису с головой, девочка сделала то же самое, что несколькими минутами позже проделает Аркаша. Даже не успев толком набрать воздуха в лёгкие, русалкой скользнула под волну, ушла вглубь и быстро-быстро поплыла вдоль берега на северо-запад, стараясь удалиться на возможно большее расстояние от берега — чтобы, вынырнув, можно было укрыться за белогривой океанской волной от тех, кто на берегу.
Кто знает способности крокров? Может быть, Алисин план затеряться в волнах был наивен? Может быть, зрению бандитов или их аппаратуре водная гладь вовсе не преграда? Может, они видели беглянку как на ладони?
Об этом Алиса не успела подумать. Да и Аркаша, скрывшись под прибоем, не сообразил как-то, что Алиса могла ускользнуть тем же путём. Не сообразил по простой причине: к моменту её исчезновения он ещё понятия не имел, что крокров следует опасаться. Эта версия пришла ему в голову позже, в связи с подозрением, павшим на Грейс.
К счастью, мы-то с вами знаем: на самом деле никаких крокров ни на пляже, ни в его окрестностях не наблюдалось. Ни Алисе, ни её друзьям ничего не грозило.
…Алиса на предельной скорости лавировала меж волн примерно в полумиле от берега. Спешила на север, в сторону ближайшего прибрежного населённого пункта, где можно было бы разжиться парализатором и найти подмогу.
Сообщение в ИнтерГПол её биочип уже отправил.
Дальше, правда, всё оказалось гораздо скучнее. Едва Алиса, с риском для жизни проскочив буруны, выпрыгнула красивым сальто на берег, едва она грациозно увернулась от нёсшегося ей вдогонку вала, грозившего размозжить её о скалу, едва ловко вскарабкалась по почти отвесной стене с трёхэтажный дом высотой, как попалась на глаза пертскому патрулю. Он-то и задержал девочку.
Алисины увещевания насчёт того, что надо срочно спасать друзей от космических пиратов, почему-то не возымели никакого действия на полицейских. Девочка была препровождена в участок, и только вмешательство получившего её сообщение Милодара позволило разрядить ситуацию. Пленницу освободили; голограмма знаменитого инспектора, явившаяся прямо сюда, в участок, заверила: Алисиным друзьям ничего не угрожает. Грейс и Аркаша, сказал комиссар, всё ещё ищут поодиночке Алисино тело в надежде, что её, Алису, быть может, удастся реанимировать; причём Аркаша чуть не утонул, осматривая дно океана у полосы прибоя. При этом каждый из них подозревает другого в ненастоящести.
Ну и что, что нет такого слова? Русский язык Милодару не родной.
— Значит, так, Селезнёва, — подытожила голограмма. — Тебя сейчас доставят домой, в Москву. А я полетел в Перт — успокаивать твоих незадачливых товарищей.
Самое обыкновенное занятие оперативников XXII века — приводить в порядок растревоженные чувства бдительных обывателей. Преступления случаются редко, а сигналы о таковых поступают в милицию, полицию или ИнтерГПол гораздо чаще. Большинство из них оказывается ложной тревогой.
Так, с Алиской разобрались. Ещё я должен объяснить вам, зачем в эти зимние дни наша компания вдруг сорвалась с родной Земли и отправилась на мёртвую планету Крóкрыс. Но об этом чуть позже. А сейчас — айда в Институт Времени, где Петров как раз беседует с Ричардом Темпестом.
Ой! Я же обещал в предисловии расстаться с Ричардом!
Ладно уж, в порядке исключения впустим его ненадолго в нашу сказку. Всё равно её никто не дочитает до этого места.
— Ричард, можешь выяснить, что было в уничтоженных тетрадках Эйнштейна? — спросил Петров, едва хрономоделист переступил порог директорской комнаты.
Легенда, гласящая, что об уничтоженных рукописях Эйнштейн поведал Бертрану Расселу, а тот не уберёг тайну, дожила, как видим, до XXII века. Петров, похоже, ей почему-то верил.
— Запросто, — ответил Темпест, не скрывая гордости. — Что конкретно тебя интересует?
— Его представления о причине Времени. У меня родилась мысль написать книжку об истории научных теорий Времени. Метафизику я не беру — не мой профиль. Но с кого начать? Не с Черноброва же?
— Может, с Пригожина?
— Тогда уж, пожалуй, с Сахарова. Он физик. Но мне думается, что у их идей есть общие корни, и восходят они, надо полагать, к Эйнштейну. Глянь, пожалуйста, ладно? Сколько времени потребуется?
— Ну, полгода где-то…
— Добро. Сделай; а когда закончишь, пришли мне оттуда результат в сегодняшний вечер. Хронобезопасность я обеспечу.
— Зачем так спешить? — не понял Темпест. — Сколько потом понадобится работы, чтобы распутать хронопетли? Шутить изволишь?
— Нет. Я не шучу. У меня такое чудачество. А если серьёзно, хочу проверить гипотезу об утечке информации. Представляешь, каковы возможные последствия, если Эйнштейн, не зная броду, получил доступ к источникам в МИВе?
Это вполне правдоподобное объяснение было домашней заготовкой Петрова. Он тщательно продумал его, дополнил убедительными деталями, которые они с Ричардом ещё почти час обсуждали, а мы с вами опустим, поскольку вряд ли поймём больше двух-трёх десятков слов. В конце концов Ричард, не на шутку встревоженный, принял задачу к исполнению и, не откладывая дело в долгий ящик, отправился строить модель.
Вечером требуемая информация была в распоряжении директора МИВа. Обычная инфокарточка.
На инфокарточке был довольно пространный отчёт, из которого приведу лишь неформальный комментарий Ричарда:
Шеф, я долго смеялся, когда мы поняли, что имел в
виду творец теории относительности. Он доказывает - и весьма убедительно! - что
Время имеет искусственное происхождение. Подобные заблуждения характерны для их
эпохи, но чтобы Эйнштейн… Едва я нахохотался досыта, мне стало как-то грустно.
Даже не из-за Эйнштейна: я смекнул, что будут думать потомки пару веков спустя,
листая наши с тобой черновики :-)
Позже, правда, выяснилось: Ричард серьёзно ошибся. Ничего такого насчёт времени Эйнштейн не думал и думать не мог. Ошибка вкралась, как читатель, надо полагать, догадался, всё из-за тех же внеземных персонажей нашей странной сказки, которые, как повествуется в первой её части, стали причиной неработоспособности модели ТУПИКа. Но ТУПИКом Ричард займётся только по весне; сейчас-то кто бы мог подумать, что во второй половине двадцатого века всё так запущено?!
Когда Темпест с этой проблемой, наконец, разберётся, будет уже поздно. Роковая ошибка станет причиной исчезновения Петрова из МИВа в самый неподходящий момент. Скоро мы в этом убедимся.
«И думать не мог»… Не слишком ли много я на себя беру?
Не слишком. Дело в том, что у Эйнштейна в зависимой системе координат скорость относительна (поэтому такую систему координат он и назвал релятивистской) и ничем не ограничена, в независимой же существует абсолютная скорость — c; при этом скорости, которые ниже абсолютной, остаются в известной мере относительными, что и порождает парадоксы относительности. Но в нашей сказке мера релятивизма — это абсолютная и, в отличие от скорости, не зависящая от системы координат характеристика любого материального тела. Если тела A и B сближаются скоростью 0,6c, это говорит лишь об одном: что их суммарный релятивизм не менее 0,6 или, точнее, не менее (20,6-1), потому что у них в будущем для релятивизма используют экспоненциальную меру (скоро поймёте, почему).
Тогда получается вот какая вещь. Релятивизм, по существу, характеризует долю объектов ТМВ, к которым релятивистское тело приближается, двигаясь в заданном направлении. Вы, наверное, слышали, что космолёт, движущийся с околосветовой скоростью, парадоксальным образом приближается к звёздам, расположенным, с точки зрения независимого наблюдателя, не только со стороны его носа, но и со стороны бортов и даже, как ни странно, кормы. Чем выше скорость — точнее, чем выше релятивизм, — тем к большей части вселенной околосветовой космолёт приближается, хоть и летит в одну сторону.
Доля объектов ТМВ, к которой этот наш космолёт приближается, представляет собой некую (не скажу какую, потому что сам из-за проклятой леммы Петрова не знаю) функцию от величины 2x-1, где x — мера релятивизма, выраженная в доле скорости света, в предположении, что единственным источником релятивизма является кинетическая энергия. При нулевом релятивизме тело приближается ровнёхонько к половине объектов.
Это вам ничего не напоминает? Наверное, нет; а мне — напоминает.
Напоминает сбалансированную причинность в сингулярности без времени.
Физики будущего ухитрились доказать, что в любой сингулярности общая сумма релятивизма (в экспоненциальной мере) остаётся константой. При идеально сбалансированной причинности весь релятивизм относится к пространству: вся материя имеет показатель релятивизма, равный единице, как если бы она вся неслась со скоростью света или… находилась в сингулярности! Где она и находится по условию. Если же причинность разбалансировать, то часть релятивизма пространства перераспределяется на время, и чем выше дисбаланс причинности, тем меньше доля объектов ТМВ, к которым приближается движущееся тело. Если оно приближается ровно к половине объектов ТМВ, то есть если релятивизм равен нулю, то все причины полностью сосредоточиваются в прошлом, скорость времени становится бесконечной, а сингулярность исчезает: объём, занимаемый её материей, превышает шварцшильдовский.
Помните, я где-то в начале говорил вам о неустойчивости вселенной, если все причины сосредоточены в прошлом? Теперь видите? я это не просто так говорил. Под это утверждение есть целая теория.
Правда, сказочная.
Нетрудно заметить, что, раз релятивистский корабль приближается, скажем, к 90% всех объектов вселенной, то для почти нерелятивистского наблюдателя (а земной наблюдатель приближается всего примерно к 50,9% объектов, что близко к минимально возможному в нашей вселенной уровню релятивизма) он будет выглядеть волной, распространяющейся широким фронтом в направлении своего полёта, а вовсе не материальным телом, — точь-в-точь как в квантовой механике. И, совсем как в квантовой механике, этой волне совершенно не страшна будет встреча с метеоритом: она лишь повлияет на его шансы оказаться при замедлении в конкретной точке. Зря менял курс звездолёт «Тантра», встревоженный своим локатором…
Для экипажа корабля возрастает доля причин, находящихся в будущем: ведь действует закон, согласно которому сумма релятивизма пространства и времени равна единице. Из-за перераспределения причинности время на корабле, понятное дело, замедляется: Эйнштейн догадался об этом, осмысливая совокупность опытных данных, хотя и не мог знать, отчего так происходит. Ещё он не знал, что время не просто замедляется: реальное замедление времени будет зависеть от того, в каком именно месте корабль, снизив скорость, возникнет из волны.
Где это произойдёт — от экипажа корабля, летящего с околосветовой скоростью, не зависит ни на йоту, опять-таки в полной аналогии с квантовой механикой. Если это произойдёт прямо по курсу корабля — замедление времени окажется в точном соответствии с древней формулой Эйнштейна. Если в точности по борту — по часам земного наблюдателя не пройдёт ни секунды. Если в направлении кормы — корабль вынырнет в прошлом. В общем, у земного наблюдателя пройдёт столько времени, сколько потребуется для перемещения на расстояние, равное проекции получившейся траектории на вектор скорости распространения волны, зафиксированный земным наблюдателем. Волна корабля распространяется не кольцом, а сужающимся фронтом в направлении линейной скорости.
Так что в нашей сказке парадокс близнецов легко можно обойти стороной, а парадокс карандаша и пенала вообще не возникает.
Не возникает и параллельных миров: утратив волновые свойства при снижении скорости, корабль возникнет более-менее в одном месте; но ни земной наблюдатель, ни экипаж никогда не смогут проложить туда курс прежде, чем корабль там окажется. Как же тогда летать? Да очень просто: энтропия места возникновения снимается из будущего! И её, этой снимаемой из будущего энтропии, естественно, тем больше, чем выше была скорость. Рулевые двигатели корабля должны получить такие команды, которые при обратном времени привели бы его в ту же волну, которой он был, начиная торможение. Тормозя корабль, капитан управляет его положением в прошлом по отношению к моменту управления, а значит, не может знать свой курс на текущий момент: ведь он его уточнит лишь потом! Стоит ему получить информацию о текущем курсе, как лемма Петрова проложит горизонт событий где-то между капитаном и рулевыми двигателями, и такое дело затруднит управление покруче бушприта, приспособленного к рулю.
Самое интересное: высокого релятивизма можно достичь за счёт не только кинетической энергии, но и потенциальной. Так что для быстрого (по зависимым часам) перемещения по вселенной нет никакой необходимости в длительном разгоне. Оказавшись в пространстве, сильно искривлённом массивным объектом или магнитным полем высокой напряжённости, даже при небольшой линейной скорости вы, читатель, будете стремительно приближаться к большей части объектов вселенной; и если правильно осуществлять хронавигацию, в независимой системе координат пройдёт совсем немного времени. Или даже совсем ничего не пройдёт. Только с леммой Петрова надо считаться: она не даст вернуться в то место, которое уже занято самим собой.
Теперь можно вернуться к началу нашего разговора. Эйнштейн не мог прийти к идее искусственности времени, потому что в его модели время существовало даже при нулевом релятивизме. Хотя ему, конечно же, следовало бы задуматься, почему производная замедления времени по скорости (то есть по релятивизму) не равна в его теории нулю, когда нулю равна скорость. Спросить себя, куда кривая зависимости идёт дальше влево. Но — всему своё время, всему своя эпоха. В эйнштейновской модели время было деформируемым, но имманентным. Как бы, подумайте сами, физический гений Альберт Эйнштейн мог допустить, что время не имманентно вселенной, если идея о существовании причин настоящих событий в будущем казалась ему и его современникам ну просто суеверием каким-то? Это ведь прямо противоречило тогдашнему пониманию причинности — вере, в которой его воспитала вся постньютоновская система естествознания, ассоциировавшаяся в те давние времена с материализмом, научностью и прогрессом. Та система, которая тогда казалась единственно верным ориентиром на трудных и прихотливых тропах познания.
Вы же хотели узнать, как это Алиса летает по Галактике за считанные дни или даже часы? Вот, пожалуйста. Я рассказал.
Только вы не верьте, ладно?
Итак, что же мы имеем в канун нового 2132 года? Надо окинуть взглядом ситуацию в целом, иначе я сам в ней вот-вот запутаюсь.
27 декабря в три часа пополудни Петров был в Дубне, в МИВе, в директорской комнате.
Грейс с Аркашей — в другом крыле института, в ЛабИРИНТе, со смехом вспоминают забавное пертское происшествие.
Алиса — в Москве, на биостанции. Кормит вечно голодных пускулей. Кроме неё и Аркаши, на это нудное занятие ни у кого не хватает терпения. Но Аркаша в Дубне.
Мысли у всех четверых в этот час были хоть и разные, но об одном и том же предмете.
Петрова беспокоила возможность утечки информации о Генераторе в прошлое через крокров. Домашняя заготовка для Ричарда оказалась настолько убедительной и неожиданно многое объясняющей, что академик вдруг сам в неё поверил. Возникающие при такой утечке хронопетли оказываются едва ли не более актуальной угрозой, чем шаманские пляски самих крокров вокруг Генератора.
Впрочем, Петров, в отличие от автора этих строк, не исключал, что Эйнштейн мог и сам додуматься до искусственного происхождения Времени.
«Скорее всего, так оно и есть, — думал академик. — Если крокры и здесь наследили, то едва ли Ричардова модель в состоянии учесть долю энтропии, снятой их деятельностью. Ведь Ричард о них ничегошеньки не знает! Пираты, надо полагать, умеют держаться в тени. Последствия их действий в модели не проявятся. Вряд ли она поможет Ричарду узнать о догадках Эйнштейна насчёт природы времени, если б эти догадки были занесены в прошлое крокрами».
Что ж, это несколько упрощает ситуацию, опрометчиво решил Петров.
Но было по-прежнему непонятно, куда направились крокры: в эпоху Эйнштейна или в более позднюю. Будь фактом то, что Эйнштейн заразился идеей искусственного времени именно от них — следовало бы встретить лицом к лицу гору проблем с хронобезопасностью, но зато пиратов проще было бы локализовать в прошлом. Ведь крокры каким-то образом сумели воспользоваться средствами обеспечения секретности переброски, предусмотренными для сотрудников Комитета Тайн и Чудес, и компьютер МИВа безвозвратно уничтожил сведения о маршруте.
Конечно, это форменное безобразие, но увы! крокрам оказались доступны сверхсекретные средства КТЧ. Петров тут же распорядился немедленно демонтировать всё оборудование спецслужбы, имевшееся в МИВе. Комитетчики были принуждены взяться за разработку новых технологий обеспечения секретности, попутно ломая головы над причиной утечки.
А что над ней голову-то ломать? Все решения, принимаемые кем-либо во вселенной, отпечатываются на Логосе в соответствующем Сертификате субъектности, и лесом идёт вся секретность, если кто-то наткнулся на эту информацию! Вот Монокосм, пока был жив, на неё и наткнулся, распаковав Сертификат кого-то из будущих сотрудников земного КТЧ. По ту сторону пространственно-временной сингулярности, в которую Монокосм был впоследствии заточён, Сертификат мог оказаться по той, например, причине, что его пользователь летал по своим комитетским делам более чем на четверть миллиарда лет назад. Найдя распакованную информацию полезной для своих экспансионистских целей, сверхразум запомнил её, а память Монокосма, как мы с вами знаем, унаследована крокрами. Пусть не слишком отчётливо — но хватило, чтобы сориентироваться на местности.
Оставим директора МИВа. Поднимемся на верхний этаж вверенного ему заведения — в ЛабИРИНТ.
Грейс и Аркаша, наконец-то нахохотавшись досыта, как раз перешли к делу.
— Так что ты знаешь о крокрах? — спросила Грейс.
И Аркаша рассказал, как Алиса своей идеей о запуске времени в сингулярности подвигла его на копание в Космонете, как он познакомился с легендой о Монокосме и узнал о Крокре, как, по чистой случайности недодиктовав Бродяге название планеты, сделал запрос, вынесший его на фрагмент квазилитературного произведения, в котором встречается слово «крокры». Через полминуты, правда, этот фрагмент из Космонета загадочным образом исчез, да и из памяти Аркашиного компьютера тоже, что уж совсем удивительно; но в Аркашиной-то памяти он остался! В том тексте некие крокры создают на Земле альтернативный хронопоток, в котором по всей планете, словно плесень, заводится фашизм. Альтернативный хронопоток — это, конечно, хронофизический нонсенс, противоречащий первому постулату; но кто и когда запрещал авторам художественных текстов аллегории? Даже если б запрещали — ворчуны и там, и тут…
Но альтернативный хронопоток — ещё полбеды: среди действующих лиц там встречается Алиса Селезнёва.
Аркаша вовсе не фантазёр. Однако, услышав возглас «крокры» из уст Грейс, начитанный мальчишка тут же предположил: какая-то связь между Грейс ван Диркляйн и автором того текста существует.
Потому-то Аркаша и спросил «где?».
Ему было интересно посмотреть, как выглядят настоящие крокры.
Остальные фрагменты мозаики сложились в голове прославленного на всю школу биолога и лингвиста уже после австралийского приключения. Слабая цепочка аллюзий, которая привела тогдашний, в бассейне, диалог с Алисой к Карлу Кори, напомнила парнишке: там тоже обыгрывается тема создания вселенной, а используемый для этой цели Лабиринт отчего-то ассоциируется с названием одной МИВовской лаборатории.
— А тут, — с азартом повествовал Аркаша, — вдобавок ко всему на горизонте появляется некая Грейс ван Диркляйн!
И он заговорщицки улыбнулся.
Пришлось почитать ещё и «Лабиринт отражений». Оказалось — ложный след. А может, и не ложный — преждевременный. Как бы то ни было, пока эта книжка ничего не дала. Зато последующий поиск по ключу «Лабиринт» вынес Аркашу на фрагмент, про который можно было с немалым основанием предположить, что это продолжение «ТУПИКа», кусок которого недавно раскопал Джавад. Так вот, в найденном Аркашей кусочке о замысле крокров было написано прямым текстом!
Жаль, что это всего лишь отрывок.
— Короче, — победно молвил Аркаша, — если предположить, что наша вселенная суть сингулярность с искусственным временем — хотя такое предположение, конечно же, совершенно безосновательно, — то бессубъектным крокрам было бы интересно вывести из строя действующий Генератор Времени. Не зная его координат, это проще всего устроить, используя аналогичную по назначению аппаратуру МИВа, если такая существует.
Закончив, он пытливо взглянул на Грейс; но та ограничилась не слишком информативной репликой:
— Не вижу оснований для предположения, что они не знают координат.
Какие планы строил в этот момент Аркаша и какую программу действий он бы предложил — не знаю; а вот Грейс — молодой, но опытный оперативник — тут же смекнула: Алису не мог не заинтересовать «ТУПИК». Коль так, девчонка обязательно найдёт и его продолжение: достаточно ей догадаться искать не по ключевым словам и не по векторам релевантности, а по энтропии, снимаемой одним текстом с другого. Бродяга враз идентифицирует другие куски того же текста, разбросанные по Космонету.
— Кстати, — оживился Аркаша, словно угадав мысли Грейс, — академик Макаров никакого отношения к авторству «ТУПИКа» не имеет. Я уже проверил.
Грейс было не до него. Она диктовала своему браслету запрос. Мгновение спустя уже просматривала текст на страницах карманной виркнижки.
«Так я и думала! Это не должно попасться на глаза Алисе!»
Там описаны события, которые произойдут с ней самой.
Хронопетля.
Не прошло нескольких секунд, как полномочиями Комитета Тайн и Чудес планеты Земля все ресурсы Космонета, хранившие фрагменты сказки «ЛабИРИНТ», были либо удалены, либо переведены в закрытый доступ. Угроза замкнутой пространственно-временной траектории была устранена.
Лишь покончив с внезапно потребовавшимся оперативным мероприятием, Грейс вспомнила о существовании Аркаши:
— Что ж, теперь перед нами две задачи. Первая: узнать, где Баль. Вторая, чисто академическая, но тоже важная: понять мотивы Ауреда. Зачем он затеял эту историю с Монокосмом?
— Вовсе не академическая, — возразил Аркаша. — Поняв их, мы, быть может, сможем предвидеть действия крокров.
— Не спорю, — согласилась Грейс. — Думаю, на Бали может найтись ключик и к этой загадке.
— Значит, летим на Крóкрыс? — глаза Аркаши загорелись энтузиазмом.
Обоим было понятно: только на Крокре можно (если можно) найти какие-то указания на местоположение, выбранное тамошними хронофизиками для Генератора Времени — если таковой вообще существовал, а не был плодом воображения автора «ЛабИРИНТа» или, того хуже, ложным следом, подстроенным крокрами. Грейс, правда, знала от Петрова, что о Генераторе упоминали сами крокры. Если Алиса их правильно поняла, а сами они правильно информированы, а Петров отнёсся к этой информации непредвзято, то гипотеза о существовании Генератора, быть может, вовсе не столь беспочвенна, как могло бы показаться в отсутствие этих свидетельств.
Для Аркаши доминирующим мотивом полёта было желание прокатиться до Крокра — что с того, что результат, скорее всего, будет отрицательным? Хладнокровная Грейс, напротив, вовсе не была склонна тратить гиперэргоген понапрасну: она ожидала позитивного исхода.
Заодно, подумала комитетчица, мы очень просто решим задачу Петрова: чей Генератор работает. «Земной я уже видела. Если на Бали Генератор есть, то он, конечно, крокрысский; если же, паче чаяния, каким-то непостижимым образом окажется, что он земной — я его, конечно же, узнаю.»
— Тебе придётся остаться на Земле, — голосом командира сказала Грейс. — Нельзя, как говорили в старину, класть все яйца в одну корзину.
Аркаша надулся, тщетно пытаясь изобразить смирение и дисциплинированность.
— И помни, — Грейс стала чем-то похожа на матроса Железняка, — всё, о чём мы с тобой сейчас говорили, — тайна. Никому ни слова.
— Даже…
— Даже Алисе.
План, сложившийся в эти минуты в голове Грейс, не исчерпывался полётом на Крокрыс; но о второй его части, весьма рискованной, рассказывать преждевременно.
Алису тем временем и в самом деле, в согласии с соображениями Грейс, занимал таинственный фрагмент сказки Макарова. Терпеливо кормя пускуль, она одновременно надиктовывала биочипу запрос в КТЧ: мол, есть такая-то и такая-то тайна — не хотите ли ею заняться? Ведь тайны — это ваше призвание!
Алиса рассчитывала на одну из двух возможностей.
Когда исследование тайны заканчивается, тайна перестаёт быть тайной и становится доступной всем интересующимся. Так, думала Алиса, можно узнать, как я и мои знакомые попали в сказку Макарова, не связана ли эта история каким-то образом с пиратами и не на этом ли пути мы, наконец, выясним, где же находится таинственная планета Баль, на которой работает, даря жизнь всему живому, Генератор Времени? Космонет предлагает тысячи планет, носящих созвучное название на разных языках Галактики; а на космолингве, на которой говорили между собой пираты, у планет нет имён — только координаты. Значит, это название либо принадлежало другому какому-то языку, либо существовало только в пиратском обиходе.
Второй исход, тоже привлекательный: может случиться, что комитетчикам потребуется её, Алисина, помощь. Тогда она будет работать в Комитете, станет одной из тех, кто посвящён в тайны. И никто из смертных никогда не узнает, что она в них посвящена. Будут лишь строить смутные догадки, если кто-то из них однажды, неосознанно блуждая по Логосу в поисках истины, наткнётся на Алисин Сертификат.
Она сама станет тайной. Романтично!
Простим ей детскую наивность. Нет, Алиса, ничего романтичного в комитетских буднях. Быть исследователем куда интереснее! Поверь мне. Я на себе проверял. А не веришь — просто взгляни на своего отца. У тебя замечательный отец.
Забегая немного вперёд, сообщу вам, воображаемый читатель, что на свой запрос Алиса вскоре получила вот какой ответ:
Алиса, мы приняли во внимание твоё сообщение, но об
итогах его рассмотрения сообщить не можем, поскольку, в силу специфики
деятельности Комитета, они являются тайной. Просим у тебя прощения. Секретные
сотрудники Комитета Тайн и Чудес.
Когда покров тайны с этой истории был уже снят, мне стало известно: ответ Алисе сочинила Грейс ван Диркляйн.
Подлинная история ныне мёртвой планеты Крóкрыс — это драма научной дерзости. Не образ ли магистра Ауреда вдохновил Гёте?
Впрочем, я это, кажется, уже писал.
Вы ещё помните, что люди пользуются Сертификатами субъектности на три-четыре порядка более сложными, чем тот, который мог бы быть доступен одному отдельно взятому человеку. Достигается это за счёт социализации, за счёт выхода цивилизации на метабиологический уровень через развитие второй сигнальной системы и других средств коммуникации. Средств едва ли изученных в дни, когда я пишу эти строки, но вполне постижимых, о чём нам свидетельствует наука двадцать второго века.
Подобным образом дело обстояло и у цвёльфов. Сертификаты, которыми они овладели, были несколько проще человеческих, но это с лихвой компенсировалось миллионами лет развития цивилизации практически бессмертных разумных существ, надёжно защищённых от риска войн геномом, блокировавшим нападение цвёльфа на цвёльфа. Внешне цвёльфы мало отличались от людей: законы коэволюции, в исследование которых четверть миллиарда лет спустя внесёт вклад Игорь Селезнёв, действуют во все времена, раз уж времена благодаря неукротимой энергии Аргемны Кона существуют.
…Магистр Одиф Ауред был, наверное, самым несчастным цвёльфом из бессмертных. После Аргемны в этой Вселенной не осталось, пожалуй, ничего достойного познания. Величайшее открытие из возможных было сделано, и величайший проект из мыслимых — проект создания Времени — был успешно реализован. Ауред, между тем, обладал всеми добродетелями мыслителя: и терпением, и любопытством, и талантом несомненным. Не осталось во вселенной лишь задачи, достойной юного гения. Жаль было разменивать бессмертную жизнь на исследование флуктуаций хронополя вблизи массивных объектов либо последствий каких-нибудь нарушений целостности данных в Сертификатах субъектности такого-то класса сложности.
Однажды Ауред висел, лишив своё тело веса, под бледным крокрысским солнцем — загорал, наверное. А может, просто релаксировал.
Висел и мечтал.
«Эх, — думалось Ауреду, — был бы у меня Сертификат субъектности класса хотя бы сто квинтиллионов! (У цвёльфов были Сертификаты класса двадцать триллионов, у людей двадцать первого века — тридцать триллионов, а к двадцать второму благодаря более глубокой социализации удаётся зацепить до сорока пяти.) Я мог бы запросто видеть сквозь время, понимать все начала и концы, причины и следствия… В границах вселенной мне и тогда не превзойти Аргемну Кона; но, быть может, удалось бы реформировать вселенную? Тогда, может быть, удалось бы решить проблему недостатка вещества для того, чтобы каждый Сертификат, даже ранее использовавшийся, получил своего пользователя, свои органы чувств и мышления? Чтобы, говоря проще, он получил жизнь взамен завершившейся?»
Вот тут-то в голове юного цвёльфа родилась идея, которая определила финал истории планеты Крóкрыс — финал, оказавшийся столь трагическим и обидным.
Идея представляла собой план поэтапного обретения стоквинтиллионного сертификата.
Ауред немедленно взялся за работу.
Я вам, коллеги, уже говорил как-то о принципе «один пользователь — один Сертификат», обусловленном требованиями целостности данных. Интеграция цвёльфов в сеть для объединения вычислительных усилий по распаковке ключей особенно сложных Сертификатов — именно это, как нетрудно догадаться, задумал Одиф Ауред, — была возможна, следовательно, только после отторжения прежних Сертификатов — считайте, после смерти.
Ауреда это не заботило. Однажды, думалось ему, он оживит все Сертификаты, сущие во вселенной. Пусть поспят пока.
Работа, проводившаяся в строгой тайне, заняла несколько тысячелетий. Её итогом стало создание принципиально новой коммуникационной системы, связывавшей цвёльфов в миллиарды раз эффективнее, нежели устная либо письменная речь, и в тысячи раз эффективнее любых других естественных и искусственных коммуникационных средств, практик и технологий. Цвёльфы, с детства подключавшиеся к подобной системе в качестве расчётных модулей, были в состоянии схватить, по мере её роста, Сертификаты вплоть до двух квадрильонов.
Это была революция!
Интеллектуальные возможности цивилизации расширились, казалось, безгранично. Информационное поле Логоса лежало теперь перед цвёльфами-интегралами как раскрытая карта. Жизнь любого предка можно было прочитать по его Сертификату как фильм — подчас завлекательный, а подчас страшный. Безо всякой аппаратуры — прямо из Логоса. С потомками, конечно, было сложнее: их сертификаты имели сопоставимый уровень сложности и с кондачка не распаковывались.
Но мало, слишком мало было этого новому Ауреду — расчётному модулю, унаследовавшему память и устремления гордого Одифа. Расчётному модулю с Сертификатом субъектности класса два с половиной квадрильона.
Он мечтал о ста квинтиллионах — пусть это и не предел могущества разума, но всё же трамплин, с которого можно будет шагнуть в запредельное, самому устанавливая пределы!
Ауред лихорадочно строил новые и новые вычислительные мощности. Теперь натуралы уже не были для него полноценными цвёльфами — он просто устраивал облавы на них и миллионами подключал к своей сети…
Шло время, и зрело понимание: разделяя вычислительную мощь сети между индивидуальными Сертификатами, достигнуть цели не удастся. Концентрация вещества во вселенной для этого недостаточна.
Нужен был решительный шаг.
И Ауред совершил его.
Не спрашивая ни у кого разрешения и ни с кем не советуясь, он отторг от всех интегралов их Сертификаты. Затем покончил и с собой тоже.
В субъектном смысле.
Созданная им вычислительная система немыслимой мощности, самовосстанавливающийся и саморазвивающийся сверхмозг, лишённый своих душ, по прошествии некоторого времени (не знаю какого) отыскал себе подходящий Сертификат того самого класса, о котором мечтал Ауред, — сто квинтиллионов.
Так родился Монокосм. Сверхразум, который не могла породить никакая эволюция. Сверхразум, небывалый ни до, ни, быть может, после авантюры Ауреда.
Он, конечно, не был Ауредом — Ауред был мёртв. Он расстался со своей субъектностью в надежде на то, что Монокосм, как умный субъект, в долю секунды поймёт свою сверхзадачу — оживление всех сущих Сертификатов — и приступит к поиску путей её решения.
Только вот как-то так оказалось, что у Монокосма нет то ли возможностей, то ли мотивации для этого! Ауред наращивал свою интеллектуальную мощь для оживления всего, что претендует на жизнь — Монокосм же не видел никакого смысла в этой примитивной жизни! Его заботила лишь его собственная. И он, прямо по Циолковскому, выпалывал ростки разума с далёких планет, расчищая их для целей собственного развития, подобно тому, как едва ль кого заботит судьба травы на строительной площадке.
Зачем такая прорва Сертификатов субъектности, когда достаточно одного?
Зачем разбазаривать ресурсы, разделяя их между маломощными Сертификатами, когда можно сосредоточить их в одном, всевидящем и всезнающем?
Зачем обеспечивать гомеостаз через разнообразие, если можно обеспечить его через всеведение?
Всё логично.
И с позиций Монокосма.
И с позиций вселенной, в которой есть Монокосм.
Только вот потенциальные жертвы Монокосма в гробу видали такую логику!
И, следуя инструкциям странников, знавших о Логосе больше кого бы то ни было во вселенной, исключая, конечно, самого Монокосма, обитатели наиболее передовых на те времена планет Галактической конфедерации заключили Крокрыс в пространственно-временную сингулярность, отрезав его от Генератора Времени. Затем с помощью устройства, аналогичного по конструкции Генератору Времени, остановили время внутри этой сингулярности.
Стоквинтиллионный сертификат освободился.
Всевидящий и всеведающий Монокосм, отрезанный поверхностью Шварцшильда от будущего остальной вселенной, думал, что ведал всё, и не видел себе угроз в доступной ему части мироздания; но всеведущ он был лишь в пределах, поставленных ему ничтожными, по его меркам, тварями Конфедерации Млечного Пути, едва ли отличимыми от амёб по своему интеллекту! В доступном ему Логосе о замысле конфедератов не было никакой информации ни в одном из времён. Не мог он обнаружить и покончивший с ним антигенератор, поскольку тот первичен по отношению к Логосу.
Монокосм, ничуть не встревожен, продолжал рассылать по Галактике десантные шлюпы — лиловые шары с самовоспроизводящимся оборудованием, предназначенным для создания новых вычислительных мощностей. Продолжал стирать жизнь и разум на сотнях планет. Но в одном из времён ему уже был поставлен предел.
Если верить некоторым участникам Проекта, стоквинтиллионный Сертификат бывшего Монокосма никогда больше не будет наделён пользователем. Не заслужил он этого.
А по-моему, тут должны действовать чисто прагматические соображения. Социализация пользователей Сертификатов — не только путь доступа к Сертификатам более сложным, нежели сложность индивидуума. Это ещё и возможность быть равным среди равных, считаться с ними и воспитывать в себе чувство ценности другого субъекта — фундаментальную предпосылку собственного гомеостаза.
Если у Монокосма появятся друзья, настоящие друзья его же уровня развития, — он, конечно, станет другим. Он же очень умный.
Пока это условие не будет выполнено, стоквинтиллионный Сертификат будет спать. Иначе нельзя. Проверено.
А будет это выполнено или нет — зависит, увы, не от автора этих строк.
Впрочем, не торопитесь, потомки, следовать моему совету. Семь раз отмерь — один отрежь.
Что? Вы, потомки, не хуже меня об этом знаете? Да понимаю я, понимаю! Дайте поумничать немножко!
Петрову Грейс о полёте на Крóкрыс решила не сообщать.
Это профессиональное. Если не знаешь, может передача какой-то информации нарушить хранимую тобой тайну или нет, — не передавай эту информацию.
Полёт был назначен на зимние каникулы. КТЧ через подставных лиц зафрахтовал «Космос-30» для исследовательской экспедиции якобы в интересах МИВа, в результате чего Алиса попала в состав экипажа как бы случайно: её просто взял с собой командор экспедиции профессор Игорь Селезнёв. Каникулы ведь.
Пока трое наших героев бороздят просторы космоса, Петров бьётся над вопросом, чей Генератор работает.
И если у Грейс есть на этот счёт вполне конкретный план, то у Петрова нет пока никакого плана.
Самое смешное, что Генератор достаточно интеллектуален, чтобы самостоятельно формировать структуры данных Сертификатов, адекватные их потенциальным пользователям, так что судить по представлению данных о разработчике Генератора невозможно. Невозможно и загнать в Сертификаты лейбл МИВа — точнее, загнать-то его туда можно, а вот считать потом нельзя: эта процедура натыкается на коварную лемму имени директора того самого института, чей лейбл должен храниться в Сертификатах.
Как Петров ни пытался развязать эту петлю — например, перепоручая разработку лейбла третьему лицу, не имеющему представления о конечном назначении метки, — на этапе считывания Сертификатов по-любому получается петля, из-за которой сравнение лейбла с оригиналом оказывается невозможным.
Однажды морозным и туманным январским утром, в выходной, прославленный учёный, проснувшись ещё затемно и нежась под одеялом в предвкушении утренней прогулки на лыжах, вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
«Нет, ну надо же! Старый осёл, а?
Вот по этой самой петле я и пойму, что Генератор наш! Если в каждом Сертификате найдутся данные, не доступные процедуре сравнения с оригиналом лейбла — значит, Время создано академиком Петровым. В противном случае — кем-то ещё. Значит, вакансия творца уже занята: установку, стоящую в подвале МИВа, можно сдавать в утиль.»
Справедливости ради надо признать, что не далее чем вчера школьник Аркаша Сапожков, выделяющийся среди сверстников дотошностью и богатой фантазией, в присутствии Петрова рассказывал Грейс, что информация, порождаемая волшебной палочкой, смещающей баланс причинности внутри придуманной Алиской искусственной чёрной дыры, не будет полностью доступна изготовителю волшебной палочки, и выдвинул гипотезу, что на основе этого признака можно собрать устройство, идентифицирующее изготовителя.
— Зачем? — спросила Грейс, хотя она, в отличие от замученного научным творчеством Петрова, пребывавшего в плену немеряной кучи собственных идей, тут же смекнула, зачем.
Но ей было интересно, что скажет мальчишка.
— Ну как же? Ведь палочка должна быть только одна!
Последней фразы Петров уже не слышал — скрылся в директорском кабинете.
Но во сне подсознание академика сделало своё дело. Мёртвой бульдожьей хваткой оно вцепилось в тот квант информации, которого так недоставало, чтобы найти решение, в несуществовании которого было уверено сознание! Вцепилось — и не разжало челюсти, пока не расставило все точки над Ё.
Горько попеняв себе за недогадливость, а недогадливость списав на старость — статус нобелевского лауреата не оставлял шанса эдак вот запросто признать свою обыкновенность и подверженность обыкновенным для любого человека проколам, — Петров выпил стаканчик тёплого томатного сока (привычка у него такая — пить по утрам тёплый томатный сок), пробежал километров пятнадцать на лыжах, а закончил свой маршрут не у сорокаэтажки, в которой расположена его квартира, а у главного корпуса МИВа. Поприветствовав взмахом руки Сильвера, притворяющегося, по обыкновению, дремлющим, он спустился в подземье и приступил к работе.
Аппаратуру для установления принадлежности действующего Генератора он проектировал сам, а затем самовоспроизводящиеся роботы закажут нужные материалы, соберут и смонтируют устройства по заданным директором спецификациям. Привлекать инженеров не было нужды: аппаратура успешно компоновалась из типовых устройств для обмена данными с Логосом, широко использовавшихся, например, при сборе исходной информации для прикладного хрономоделирования.
Неожиданно для себя директор столкнулся с техническими трудностями: спроектированный аппарат засбоил на тестовых задачах. Три бессонных ночи ушло на то, чтобы возникшая проблема была решена, для чего пришлось отчасти пересмотреть некоторые — правда, не самые существенные, но ставшие привычными — положения теории. Новая версия аппарата тоже не сразу дала результаты: хотя теоретически приёмы выделения отдельно взятого Сертификата из голограммы Логоса были понятны, на практике их никто из землян ещё не реализовывал. Лемма Петрова, оказывается, создаёт гораздо больше препятствий разбору структур данных Сертификатов, чем можно было себе представить.
Но в конце концов техника заработала, и по показанию двух счётчиков стало возможным судить об исходе опыта. Первый счётчик фиксировал случаи, в которых операция сравнения всего сертификата с лейблом выполнялась удачно, второй — исходы, при которых эта процедура в определённый момент приводила к разрушению структуры тестового фоточипа действием хронополей (фоточип тут же автоматически заменялся новым).
Разбор ста тысяч случайным образом выбранных Сертификатов привёл к порче ста тысяч фоточипов, что и было зафиксировано соответствующим счётчиком.
«Непоступление информации — это тоже информация, причём не нуждающаяся в материальном носителе», — усмехнулся про себя академик.
На самом деле, конечно, материальный носитель всё равно необходим: без него тщетно ожидать поступления информации и делать какие-то выводы из того, что она, вопреки ожиданию, так и не поступает. Но при наличии материального носителя непоступление информации позволяет обвести вечно путающуюся под ногами лемму вокруг пальца.
«Надо будет сказать Седовой: пусть, переиздавая «Краткий курс хронофизики», дополнит его этим теоретическим положением», — подумал Петров, направляясь к своей летающей дачке, чтобы как следует отдохнуть где-нибудь в сырых бирманских лесах, сбросить с плеч усталость, накопившуюся за десять дней творческой лихорадки. Бодро шагая по широким заснеженным улицам Дубны, он думал о приятном, а именно — о будущей статье, где предстоит описать принципы обхода информационных запретов леммы его имени в некоторых частных приложениях. Жаль, пример с Сертификатами приводить нельзя! Ну да ладно, фурор всё равно обеспечен.
Создателю Времени снова есть чем удивить научный мир!
А уж отцовство по отношению ко Времени пусть останется его тайной, известной только Алисе и Грейс.
Да! Он сделал это! Ему, учёному с планеты Земля, всё сущее в этой вселенной обязано своим существованием. Им создано Время — предпосылка всякого бытия. Это воистину невероятно! Но эксперимент надёжно показывает: дело обстоит именно так.
Теперь можно не опасаться запуска Генератора. Никакой опасности он не представляет. Структура Времени при его запуске не нарушится — как раз наоборот: там, в далёком прошлом нашей вселенной, эта структура возникнет!
Нет необходимости и торопиться с запуском. Мы ведь знаем: запуск однажды произойдёт!
«А как же Аргемна Кон?» — спросит, дочитав до этого места, читатель. Спросит с удивлением, а может, и с раздражением.
Если, конечно, дочитает…
Вот вам, читатель, возможное объяснение. Вдруг легенда о Крóкрысском импульсе родилась в стенах МИВа? Потом по какой-то причине она утекла в прошлое, слилась с баснями о космических скитальцах — творцах циклопических сооружений на безжизненных планетах — и, изменённая до неузнаваемости тысячами пересказов, вернулась на Землю мифом, в котором причудливо переплелись отголоски реальности, ошибки, заблуждения, домыслы и вымысел.
А может, крóкрысский учёный искренне думал, что его Генератор заработал, а на деле либо техническая неисправность, либо вмешательство специалистов из далёкого будущего, не пожелавших краха вселенной из-за нарушения условия единственности Генератора, привели к тому, что он так и не был запущен.
Выбирайте объяснение по вкусу — всё равно вряд ли догадаетесь, что было на самом деле!
Тем более что на самом деле ничего описанного в этой странной сказке, конечно же, не было.
И даже не могу ручаться, что это когда-нибудь будет.
Ну, а «Космос-30» тем временем нёсся к Земле, выполнив свою миссию.
Теперь «Туманность Андромеды» читала Грейс, в то время как Алиса любовалась восхитительным пейзажем Млечного Пути.
Существует заблуждение, что если вы летите вдоль плоскости какой-нибудь галактики, то её спираль должна казаться вам нарисованной на идеально чёрной сфере. Ведь для человеческого восприятия разница между расстояниями в сто и в десять тысяч парсек неуловима. Точно так же мы видим все звёзды на небосклоне равноудалёнными от нашей планеты, хотя на деле это, конечно, вовсе не так.
Но в случае с галактиками всё куда живописней. Если ваш корабль висит над (ну, или под) ветвями галактической спирали неподвижно, вы и впрямь видите спираль из мириад точек-звёздочек, изображённую на исполинской сфере — о расстоянии до её частей можно судить лишь по сравнительной яркости ветвей. Но стоит кораблю набрать достаточную скорость, чтобы движение звёзд и звёздных облаков стало заметным глазу, как спираль вдруг приобретает объём и мы оказываемся в состоянии воспринимать действительную её форму! Секрет в том, что наш мозг, оказывается, способен отлично восстанавливать объёмный вид предмета по неравенству угловых скоростей отдельных его частей.
Это зрелище тот, кто его видел, никогда не забудет! Можно ли представить себе картину более величественную? нет, нельзя. Вы покойно и гордо плывёте над необозримым океаном звёздной пыли, простирающимся под корпусом вашего корабля на десятки тысяч парсек во все стороны, словно в самолёте, летящем над облачным покровом. Одним взглядом окидываете пространство, сияющее миллиардами алмазных искорок — пространство, которое их свет преодолевает за время, в сравнении с которым история человечества — только миг…
Грейс, однако, на эту картину вдоволь уже насмотрелась — она же не ребёнок, чтобы прирастать к иллюминаторам с куда большим терпением, чем это доступно взрослым, — и вот, закрыв книгу, принялась делиться с Алисой своим возмущением.
Та слушала, прилипнув к иллюминатору. Безмолвный океан звёзд не был ей скучен.
— Алис, я подумала: вот в «Мастере и Маргарите» мистика и уместна, и захватывающа. Но скажи, звездолёт с именем «Тантра» как мог прижиться в серьёзном научно-фантастическом произведении?
Алиса в ответ улыбнулась.
— Нет, мне правда интересно, как можно мириться с такой эклектикой, — кипятилась Грейс.
— По-моему, как и с любой моделью, построенной для не вполне изученной системы, — ответила Алиса. — Что мешало Ефремову предположить рациональное в трансцендентных практиках?
— Зачем?
— По Ефремову, человек Эры Великого Кольца — это человек одухотворённый. Он властвует над своим сознанием. Он владеет путями совершенствования, которые когда-то считались трансцендентными, а в ефремовском мире таковыми не считаются: ведь наука думает, что постигла их сущность.
— Хочешь сказать, что… хм… экс-трансцендентное познание в дальнейшем верифицируется опытом, сыном ошибок трудных, да? Зачем тогда подчёркивать экс-трансцендентность? Всё-таки мистик Ефремов, хоть и совсем другого толка, чем, скажем, автор «Джона Живого Камня».
— Вряд ли; но даже если принять, что он мистик — это что, очень плохо?
— Нет, отчего же? Но раз он позиционирует свою фантастику как научную, тогда ему надо было бы выдумать, смоделировать рациональные основы восточных учений! Иначе читатель вправе решить, что мир Ефремова насквозь религиозен. Тантра, йога, процедуры очищения от энтропии, заметно коррелирующие с религиозными практиками вроде очищения или исповеди… Зачем так? Это же вовсе не то, что автор, надо полагать, хотел сказать?
— Ефремову, — со знанием дела сказала умная Алиса, — было непросто выражать свои мысли. Если бы он начал подробно рассуждать об основаниях тантры, раскрывая её суть, как он её понимал, книга не увидела бы свет никогда; а так она имела шанс проскочить: не всякий цензор был компетентен в восточных учениях.
— Да я не о том. Стоило ли вообще об этом говорить, тем более если не знаешь, какова и есть ли на самом деле связь между восточными духовными практиками и реальностью? Ведь он, насколько я ощущаю, очень серьёзно относился к своему произведению.
— Значит, был уверен в своей правоте.
— Вот и я о том же — о вере. Видать, даже самые прогрессивные писатели той эпохи были прежде всего людьми убеждений, а не знания.
— Грейс, ну откуда Иван Антонович мог знать, что люди такие разные, что йога подходит далеко не всем, медитация, дыхательные упражнения — тоже?
— Тогда я бы на его месте ставила вопросы, а не давала ответы, вот.
— А ты не пробовала представить себе, что под маской ответа кроется вопрос, который должен себе задать читатель?
— «А мы всё ставим каверзный ответ»?
— Ну да. Так интересней. «Туманность»… Случайно ли она «Туманность», а не какое-нибудь «Просветление»? — улыбнулась Алиса.
— Пусть даже так — всё равно мир, в котором для любого человека есть одно и то же правильное решение… нет, не то — один и тот же правильный путь, приводящий к индивидуальному правильному решению — ну не мыслю я себя в таком мире!
— Ты в нём никогда не жила, — сказала Алиса насмешливо.
— Хм, а ты жила? — Алисина безапелляционность слегка задела Грейс.
— Знаешь, нет; но не ощущаю такой мир чужим себе. Может быть, потому, что я биолог.
— Ну и что?
— Привыкла видеть, насколько разные проявления может иметь жизнь; и ни одно из них не лучше и не хуже другого. В чём-то минуту назад казавшемся уродливым и пугающим вдруг обнаруживаешь столько радости жизни! Даже странно становится: я могла этого бояться? Жизнь бывает такой разной…
— …А человеческая жизнь — особенно разной, — рассмеялась Грейс.
— Знаешь, какой вопрос меня занимает? — вдруг спросила Алиса. — Был бы Иван Антонович счастлив в нашем мире?
— И как ты думаешь?
— Я не знаю.
— А я думаю, был бы, — сказала Грейс. — Именно потому, что наш мир — разный.
— А я не знаю, — упрямо повторила Алиса.
«Космос-30» нёсся к Земле, выполнив свою задачу.
О том, что встретил его экипаж на давно уже мёртвой планете Крóкрыс, я расскажу вам, коллеги, в следующей главе. За мной, читатель! как говаривал Михаил Булгаков в своём замечательном романе — том, который чуть выше упомянула агент Комитета Тайн и Чудес Грейс ван Диркляйн.
<<Назад Оглавление Далее>>
17.07.2008