Официальным спонсором фильма была фирма «Городские цветы».
Отправив Дэна на Соловки, Весельчак У, пользуясь
своей троянской сетью, перебросил наворованные этой фирмой деньги со счёта
покойной Насти обратно на счёт «Городских цветов», вслед за чем стёр с
компьютеров всех банков, участвовавших в соответствующих проводках, все
упоминания о действиях Дэна. Нет человека — нет проблемы.
Крокры крысиональны. Раз вследствие череды случайностей именно эта фирма оказалась в поле зрения крокра, раз именно ради вмешательства в её финансовые дела пришлось ломать несколько сетей, то для финансовых расчётов по поводу фильма оказалось удобно использовать именно её счёт. Но, хотя на нём сконцентрировались доходы не только от цветочных, но отчасти и от плутониевых дел, средств было слишком мало для столь масштабного кинопроекта. Поэтому на баланс фирмы в срочном порядке поставили ноу-хау — сценарий фильма, оценив его в гигабакс, и выпустили акции на соответствующую сумму.
Несколько процентов из них тут же купил через подставных юрлиц российский Комитет по ресурсам и средствам. Вслед за ним пятую часть всей эмиссии неожиданно для самой себя купила одна из крупных голливудских кинофирм, после чего председатель её совета директоров исчез, чтобы объявиться некоторое время спустя в России уже под совсем другой фамилией. Акции, понятное дело, начали расти, что стало сигналом для других акционеров, в основном российских, и весь тираж был успешно размещён в течение полумесяца. Последний лот по баснословной цене выкупил Газпром, после чего КРС начал постепенно спускать свою долю на мелких биржах с большой будто бы выгодой для себя, причём подставные покупатели, финансируемые из его же бюджета, обеспечивали неуклонный рост котировок. Телевидение и радио разносили по миру благую весть о том замечательном вкладе, который вносят транснациональная корпорация «Городские цветы» и лично её новый генеральный директор Ульяна Александрова в неуклонный рост ВВП Российской империи.
Единоличный владелец амстердамской фирмы «Flying Dutchman», которая была единственным поставщиком «Городских цветов» и владела половиной её акций первого выпуска, неожиданно для себя стал одним из самых богатых людей в Нидерландах.
Алиса, читая ленты новостей в Рунете, только руками
разводила.
— Знаешь, — поделилась она как-то раз своими сомнениями со skor'ом, по протекции Весельчака У выправившим постоянное разрешение своего месткома КРС гостить у Садовских, — уж кто-кто, а я заведомо, говоря по-вашему, лох… не могу придумать, как будет это существительное в женском роде. Не натренирована не верить людям, как вы здесь. Вы всю жизнь здесь прожили — и всё равно то и дело попадаетесь. У меня же совсем нет такого опыта.
— Ну, мне мой опыт подсказывает, что весь этот пузырь лопнет, как только будет отснят фильм, — предположил skor, не отрываясь от монитора. — Алис, встреча снята отвратительно. Могу назвать тебе сто отвратительных фильмов, где неожиданные встречи сняты точно так же, с такими же немыми сценами, глупыми выражениями лиц и зрачками, расширенными с помощью глазных капель.
— Ну не умею я лучше! — расстроилась Алиса, которая все неудачи фильма считала своими. Почему — skor прекрасно понимал. У Алисы есть замысел. Это она его реализует. Кто ей поможет?
Только тот, кто догадается. Или, не догадавшись, замыслит то же, что и она.
— Сделай пародию на нашу с тобой встречу. Будет совсем другой эффект.
— Понятный только тебе.
— Ерунда. Кадры для фильма нужно находить в реальности. Это основополагающий принцип социалистического реализма, — усмехнулся skor. — У Гурова, распознавшего Алису в Маше, должна быть такая же мина, как тогда у меня.
— Давай возьмём тебя на роль Гурова, — предложила Алиса, которая устала от упрямства Pinhead'а, вполне сопоставимого с её собственным.
— Много переснимать придётся, — отшутился
skor. И Алиса поверила, что она сама тоже шутила. Какой из
skor'а Гуров?
— Встречу так и так переснимем. Pinhead и вправду не смог это сыграть. То есть на самом деле ему и играть не надо, он Гурова с себя писал, но у меня свой замысел.
— А в чём твой замысел?
Вот! Настал тот момент, когда, показалось skor'у, он
наконец поймёт, почему Алиса делает вовсе не то, что от неё требуется. Ей надо
домой, рулить Проектом, а она увязла на съёмках киноподелки, превратившей вполне
достойный рассказ в заурядный суперкассовый блокбастер.
— Замысел, спрашиваешь? Стать Машей.
Немая сцена.
— Зачем?
Неожиданно для себя Алиса ответила на этот вопрос вовсе не так, как собиралась (а собиралась она вкратце изложить свой план). Она рассказала skor'у о школьных исторических играх.
— Потому что я ничего здесь не понимаю, — завершила
свой рассказ Алиса.
— А везде лезешь, — закончил её мысль skor, у которого уже вылетело из головы, что чтобы стать Машей, нужно прожить здесь остаток жизни.
Не всё вязалось в Алисином ответе.
Потому что не всё вязалось и в её мыслях.
И уж конечно skor'у и в страшном сне не могло присниться, что Алиса собирается стать Машей не для того, чтобы изнутри Маши победить зловредных крокров, а для того, чтобы, натурализовавшись в начале XXI века, прожить остаток жизни (именно так она и думала: остаток жизни), не нанося большего вреда, чем уже нанесла.
Ей постепенно становилось ясно, что, пытаясь загнать за горизонт событий к крокрам максимальное количество людей, выбор которых может оказаться (а может и не оказаться) не в пользу их планов, загоняя туда всю планету, она вместе с тем оставляет по другую сторону горизонта событий тех, кто с ней общается непосредственно, лишая будущего (каким бы оно ни оказалось) не только себя, но и их.
Впрочем, может быть, её план провалится и будущее у неё и у её близких будет. Но тогда его не будет у других — всех остальных.
«А почему ты так уверена, что у остальных его не будет? А вдруг они сами, без тебя, Алисочка, разобрались бы со своим будущим?»
«То есть следовало умыть руки? Отказаться от ответственности?»
«Именно! Ответственность надо брать на себя, когда ты компетентна. А ты не знаешь, компетентна ты или нет. При том, что второе куда вероятнее. Зачем ты, как сказал skor, везде лезешь?»
— Тут вот в чём загвоздка, — рассуждал тем временем skor. — Как бы объяснить… Ваш мир похож на лебедя, рака и щуку?
— То есть?
— Здесь каждый во что-нибудь верит. Иногда в полный абсурд. И действует так, как будто именно его вера истинна, и то, что другие верят в другое, ничему его не учит.
— Да-да, — согласилась Алиса. — Некоторые даже верили, что я существую, а чем я этого заслужила в большей степени, чем Буратино?
— Вот-вот, — обрадовался skor. — Одни верят в тебя и считают, что надо тратить деньги на космос, чтобы тебе было на чём туда летать. Другие верят в экологию и считают, что ей страшно вредят космические полёты. И почти никто не верит в образование и науку, потому что образование и наука бессильны рассудить первых и вторых.
— Бессильны потому, что ни первые, ни вторые не верят
науке.
— Вот я и поймал Алису Селезнёву. У неё тоже есть безосновательная вера. Она верит в науку.
— Не верю, а знаю. Потому, что когда сомневаюсь, могу проверить. И не раз сомневалась, и не раз проверяла. У меня в распоряжении для этого все ресурсы человечества — не смотри, что мне только-только двенадцать лет исполнилось. В том числе и хрономоделирование, и машина времени…
— Которые сами требуют проверки.
— Значит, предел моему доверию науке ставят границы человеческого познания.
— Хорошо, я понял, — сказал skor. — Зато здесь вопрос о том, быть или не быть Монокосму-II, решается борьбой убеждений тех, кто ничего проверить не может и, главное, из всего своего опыта полностью уверен, что даже претендовать на это — безумие. Ладно бы в чём-нибудь ещё, но в этом-то все сходятся, это уж точно!
— Теперь найди логическую ошибку в твоём ложном суждении, — усмехнулась Алиса.
— Почему ложном? — обиделся skor.
— Потому что в этой борьбе участвует по крайней мере один субъект, который может решать этот вопрос на иной основе, нежели личные убеждения. Это я.
— Ты ещё ребёнок, Алиса. Хоть ты и из будущего, но с чего бы мне считать, что соотношение научного знания и буйной человеческой фантазии в твоей голове радикально отличается от каши в моей собственной? Ведь и в вашем времени из миллионов гипотез, потенциально объясняющих известные факты, наука признаёт лишь одну — ту, на которую хватило фантазии. Ведь и в вашем времени каждый не может знать всех научных фактов и вынужден принимать решения, зная лишь малую их долю.
— Ты меня неправильно понял. Я опровергла твой тезис, потому что он действительно ложен, но не претендую, хоть и хотелось бы, на то, чтобы определить исход борьбы: ты ведь меня именно в этой претензии пытаешься уличить. А то, что я решаю вопросы не на основе личных убеждений, доказывается тем, что я кое-какое представление имею о хронофизике и даже в своём времени больше всех на планете знала о крокрах, их планах и возможностях. Так уж случилось.
— То есть в других вопросах ты ничем не отличаешься от моих современников в плане твоих возможных заблуждений, а вот в этом — отличаешься?
— Вот именно, — сказала Алиса, которую очень утомил этот спор. — Похоже, опять температура поднимается, — сказала она. Дай парацетамола. Вон там.
— Ты же не веришь нашим лекарствам, — буркнул skor, роясь в шкатулке с таблетками.
— Пока могла, я прекрасно решала подобные проблемы без них, — виновато проговорила Алиса, будто сама была причиной своей слабости. — Давай лучше помечтаем.
— Ага, — без особого энтузиазма согласился skor. — Крокры вдруг внезапно и плавно растаяли в тиши…
— Нет, это ненаучно, — приободрилась Алиса. — Лучше так: вы им обрубили щупальца, и их действия больше не снимают энтропию текущего момента времени.
— А в их отсутствие, конечно же, выстроенная ими система рассыплется как карточный домик. Она ведь совершенно неустойчива. Убери из неё целеполагающее начало — получишь курицу, которой только что отрубили голову, — заключил skor. И спросил с надеждой:
— А дальше?
— Дальше вы научитесь управлять ценовыми пропорциями, заранее определять ущерб от их планомерного изменения и страховать его, загодя планировать мероприятия по перестройке хозяйствования в отраслях, терпящих ущерб от новой системы цен, — вступил в игру Садовский, подмигнув Алисе. Он только что вошёл на цыпочках на кухню с намерением напугать своих гостей, но передумал. — При этом пропорции цен будете определять исходя из того, что цель экономики — накопление и сохранение знаний. В результате резко вырастут затраты на обеспечение прав собственности — вы на это пойдёте сознательно. Последнее приведёт к постепенному выпаданию из собственности одного вида деятельности за другим, одних активов за другими.
— Особенно этому поможет появление
высокоинтеллектуальных самовоспроизводящихся роботов и освоение более
эффективных источников энергии, — согласно кивнула Алиса.
— А ещё — прогрессирующий рост роли информации в
экономике.
— Ещё атланты знали, что информацией торговать глупо, — опять согласилась Алиса.
— А дальше — формирование новых политических систем на смену представительской демократии. И соответствующей инфраструктуры под них. Неспешное, эволюционное, но целенаправленное.
— Тоже довольно близко к истине, хотя… — начала Алиса
и замолчала.
«Хронобезопасность», — подумали её собеседники.
— Ну, например, автоматическая отставка при
нарушении контрольных цифр предвыборной программы? — высказал
предположение skor, поглядывая краем глаза на Алису.
— Не знаю, — ответила Алиса. — Если такие варианты и
были, у нас они уже не актуальны.
— Навскидку даже трудно представить, работоспособен
такой вариант или нет, — скептически покачал головой Садовский, который
когда-то верил в его работоспособность.
Тут игра неожиданно прервалась: оказалось, что Алиса
заснула, так и не выпив таблетки. Её лихорадило. Мужчины неумело отнесли её на
кресло-кровать, которое в последние недели никогда не складывали.
Коммерческий успех «Городских цветов» пришёлся очень кстати Весельчаку У. Плутоний обходится недёшево. Пусть благодаря Алисиному фильму потребность в нём существенно сократилась, ранее созданные цепочки продолжали действовать по инерции, создавали занятость, обеспечивали социальную стабильность. Особенно важным было то, что в этих цепочках работало немало людей, ушедших из разорившихся вузов: передачи накопленных ими знаний молодому поколению не следовало допускать. Немало плутония требовалось для ядерных фугасов под крупнейшими городами, которые не должны были взрываться, но должны были своевременно обнаруживаться, отвлекать людей от дел, вносить смятение и страх в их умы, сеять сомнения в целесообразности существования, очень полезные в подготовке к добровольной интеграции в Монокосма.
Фильм был ещё в работе, но, как я уже говорил,
пиратские копии вовсю расходились по миру. Содействовала этому, конечно же,
исполнительница главной роли. На курс акций «Городских цветов» это сказывалось
негативно, но не настолько заметно, чтобы подорвать могущество финансовой
империи Ульяны Александровой, племянницы академика Подбоева. Весельчак, по
вполне понятным причинам, смотрел на шалости Алисы сквозь пальцы. Он был бы
доволен результатом, если бы у крокров были эмоции.
Финал фильма немножко переделали. Как я уже говорил,
Весельчака не устраивали кадры с солдатом. Кадр с крестами зарубил худсовет, и
Алисе его не особенно было жалко. Pinhead говорил, что
финал вовсе никуда не годится, saan, наоборот, долго аргументировал
необходимость оставить его as is — не знал, что зря тратит время. Когда он
устал, Ульяна, гендиректор «Городских цветов», достала из дамской сумочки
DVD-диск, вставила его в дисковод и показала версию финала, которая, как она
сказала, будет в фильме.
— Надеюсь, все понимают роль данной картины в
разъяснении населению планеты сложившейся экономической и политической ситуации,
— весомо сказал присутствовавший здесь же представитель общественности по
фамилии Полотенец. — Предлагаемая вашему вниманию версия финала прошла все
необходимые этапы согласования.
— Извините, вы бы не могли пояснить, какие задачи разъяснения ситуации решает фильм по отношению, например, к моему соседу Коле Зотову? — поинтересовался Садовский.
— Я бы на вашем месте купил полумесячный инструктаж в Даниловом монастыре.
— Спасибо. Я экономист и потому всегда ищу способы подешевле.
— Мужественный и политически ответственный поступок Гурова сохранил для его современников уникальные знания, которыми располагала девочка из будущего. Неужели нужно пояснять воспитательное значение этого примера для юношества нашей молодой империи?
— Благодарю вас, я так и думал. Я как раз сочинял на вас донос, мне нужен был компромат. Но, поскольку ваша позиция полностью согласуется с хорошо известной мне позицией КРС, донос отменяется. — Садовский встал, подошёл, обойдя круглый стол, к Полотенцу и слегка пожал своими тонкими пальцами его широкую ладонь. Полотенец опешил от такой дерзости.
Финал на DVD Ульяны отличался от первоначальной версии лишь немногим. Не было солдата с гранатомётом, а мелодия песни обрывалась не крестами, а титрами на чёрном экране:
«Исполнительница роли Алисы Селезнёвой Алла Фермикулова трагически погибла 17 ноября 2008 года в автомобильной катастрофе. Коллектив создателей фильма выражает глубокое соболезнование родным и близким покойной».
Предупредив вопросы, Полотенец встал и сурово молвил:
— Вопросов попрошу не задавать. Кто такая Алла Фермикулова и почему в титрах должно быть именно это имя — государственная тайна Российской империи. Я в неё тоже не посвящён. Но Алиса Садовская…
— Селезнёва, — поправил с места Садовский.
— Садовская, — поправил Садовского Полотенец, — получит причитающийся ей гонорар в полном объёме. И добавил тихо, но значимо:
— Или вы хотите, чтобы наша милая Ульяна оформила
документы на имя сказочного персонажа?
И хохотнул.
Saan тоже рассмеялся.
Pinhead глянул на Полотенца с нескрываемой ненавистью.
«Тебе мат, Алиса. Ты знаешь, что мне не может быть тебя жалко. Жалость — человеческое чувство, а мы, крокры, — крысиональны.»
Эта фраза принадлежала Крысу. Намедни Алиса впервые с XXII века
повстречала обоих крокров сразу.
Больше она их не увидит.
«Твоя задача, Алиса, — вернуться. Здесь
ты нам не помощница. Скорее наоборот. Тебе надо выбраться.
Речь не о сотне смертников. Речь о планете. Ею ты не
вправе жертвовать.»
Остап тогда торопился, и Алиса совсем по-другому
поняла его слова. На тот момент они казались простой истиной: вернуться.
«Сергей рассказывал».
«Уж кто-кто, а я заведомо, говоря по-вашему,
лох». Мог ли знать skor, о чём
думала тогда Алиса? Вовсе не о «Городских цветах», хотя ход мыслей был
инициирован ими. Она думала о том, как ловко обманул её Остап, чтобы спасти
жизнь ребёнку, то есть ей, Алисе.
Ничего ему Сергей не рассказывал. А Проект, если он вообще существует, — карта Беллмана. Абсолютно пустая.
Так она думала с момента пробуждения на даче у
Весельчака и до сегодняшнего дня. Потому-то и почти забыла, о чём говорил Остап.
А это ведь была инструкция.
«Здесь ты нам не помощница». Читай: «Не огорчайся провалу замысла насчёт фильма».
«Скорее наоборот». Читай: «Фильм будет полезен крокрам более, чем тебе».
Про фильм, впрочем, он вряд ли знал; ну и что?
«Тебе надо выбраться». Комментарии излишни.
Раз сложившиеся обстоятельства позволили раскриптовать ключ и тем самым аутентифицировать инструкцию «Тебе надо выбраться», остаётся принять её к исполнению.
Спасибо, Остап.
Спасибо, Сергей.
Проект — карта Беллмана. Хоть и пустая — к встрече с Буджумом она привела.
Пора исчезать.
Декабрь был ветреным. Ветры рвали сухую листву с ясеней, катили её хрустящие комья по твёрдому насту, гнали один за другим эшелоны сизых туч, из которых то валилась на Синегорск снежная крупа, то сочилась редкая серая морось, от которой на ветках и проводах повисали длинные сосульки. Ветки ломались, провода рвались, а тучи летели и летели.
Алиса с Садовским топали домой с худсовета. Несмотря на погоду, Алиса чувствовала себя лучше обычного. Она была возбуждена, розовый румянец играл на её щеках.
— Я пойду на каток, ладно?
— Ой как надоели эти ветры, — ворчал Садовский, зябко ёжась и поминутно стряхивая снежное крошево с полуоблезлой ондатровой шапки. Продрогший, он инстинктивно ускорял шаг, мечтая о тёплой батарее на кухне и чашке горячего чая. В прошлом году с февраля не топили вовсе, но, по счастью, и морозов толком не было. Хуже было в Москве, где топить перестали в январе. Тогда очень много народу помёрзло.
— Интересно, почему нас всех не замели в концлагерь? — поинтересовался Садовский. — Мы же теперь посвящены в гостайну. Вдруг разболтаем?
— Мне кажется, крокрам выгодно, если разболтаем. Градус отчаяния только повысится. Но мы, конечно, не разболтаем.
— Ясно, — Садовский вздохнул.
— Есть и ещё одна причина. Даже в лагере смертников крокры ждут от нас неприятностей.
— Ну какие от меня могут быть неприятности? Пуля, что ль, отрикошетит?
Алиса не ответила.
Как она здесь изменилась! Поначалу с ней было так просто, как никогда — с собственными детьми. А теперь?
— Николай, кто такой Макаров? — спросила вдруг Алиса.
— Алис, а кто такой Макаров? — ответил Николай, хотя,
конечно, догадался, что речь идёт о персонаже сказки, выдуманной три года назад.
Жаль только, что слишком уж упростил он тогда проблему этичности Проекта,
написав, что, мол, ни один волос с головы Алисы не упал. На деле-то всё вышло
жёстко, болезненно и неромантично. Теперь — хочешь ли, нет ли — надо
думать, как ей получить аттестат, потом диплом, где она будет работать, кто
будет её мужем.
Судя по прошедшему худсовету, не вышло у неё
перехитрить крокров. Зато дорога домой, похоже, и вправду отрезана.
Навсегда.
Что ж. Как говорил когда-то
Pinhead, надо просто жить.
Ну что, Гуров? Доволен? Тебе даже не пришлось лупить
молотком по аварийному маячку. Алиса сама всё решила.
Но ей, выходит, всё-таки довелось прочитать «ТУПИК», стёртый больше года назад, когда по Синегорску впервые прокатилась лавина обысков?
— Я думала, это мог быть один из сотрудников твоего ТУПИКа.
Быть может, известный учёный, — осторожно пояснила Алиса, которая не
знала, написал уже Садовский свою сказку или ещё нет и потому опасалась
хронопетель. Их ей уже довольно досталось.
«Может, это просто совпадение?» — подумал Садовский и потому ответил:
— Ни с одним Макаровым в нашем институте я не знаком. Ты не могла что-нибудь перепутать ненароком? Одного Макарова знаю, но это директор ЦЭМИ, академик.
— Другой. Он работает в одном кабинете с тобой и у него очень плохое зрение. В юности писал стихи и пел их под гитару: у него хороший слух…
— Ага, не то что у меня, — заметил Садовский, всегда слегка комплексовавший из-за отсутствия музыкального слуха. — Ты, наверное, имеешь в виду [ой!].
— Может быть… Пока не знаю. Сможешь меня с ним познакомить? Хотя нет, знакомиться нам нельзя, петля получится.
Здесь я позволю себе маленькое душещипательное отступление.
Вероятно, и нам с тобой, Алиса, тоже нельзя знакомиться.
Может, ты даже мимоходом мелькнёшь в толпе; может, я даже узнаю тебя…
Может, и ты увидишь меня, но, связанная по рукам и ногам надёжней цепей суровыми законами времени, отведёшь взор в сторону и пойдёшь своей дорогой; и только брови, сдвинутые теснее, чем обычно, скажут мне, что жаль тебе отвести взор в сторону.
Не так уж много в этом старинном и нескладном мире людей, которым ты знакома. Вовсе не лёгкая эта ноша — одиночество в чужом времени.
Но в нашей сказке делается допущение, что Садовскому можно знакомиться с Алисой. Мечтать не вредно.
Есть здесь и ещё одна неувязочка. Алиса-то, согласно сюжету, знала известного учёного XXI века Константина Макарова из школьных учебников, ведь так? Тут же вдруг оказывается, что Садовскому он известен под другой фамилией.
Тут может быть множество объяснений. Выбирайте любое.
а) [Ой!] впоследствии мог поменять фамилию. Поскольку среди его родни есть известные политики, которых впоследствии могут счесть неблагонадёжными, он мог столкнуться с трудностями при заключении разного рода контрактов и принять решение взять себе фамилию героя «ТУПИКа», который он, как известно, читал.
б) Возможно, эту ситуацию отчасти проясняет «Пятьдесят одно». Впрочем, не хотелось бы. Ведь тогда мир, в котором нет Макарова, является тупиковым хронопотоком, и это очень печально. По крайней мере, для Алисы, которая ещё не знает, что даже такие поломки Логоса можно починить, если очень захотеть. Но об этом хронофизики узнают только к XXIV веку.
в) Возможно, Алиса перепутала. А может, историки тоже перепутали, решив, что основатель теории тайн и чудес Константин Макаров некогда работал в ТУПИКе. Причиной для ошибки могла стать всё та же злосчастная повесть Садовского. На самом же деле Константин Макаров и [ой!] — разные люди. Но разве это имеет значение? Главное, Алиса нашла того, кто был ей нужен!
г) Глюк с фамилией может быть умышленным дистрактором.
д) Глюк с фамилией может быть просто глюком.
Идея познакомиться с прототипом Макарона возникла у Алисы, как нетрудно догадаться, именно благодаря повести-сказке, найденной когда-то Джавадом в архиве древних неоцифрованных документов. Впрочем, она быстро смекнула, что знакомиться-то как раз и нельзя. Да и в сказке прямо было сказано: они впервые встречаются лишь на терминальной станции машины времени. Поэтому Алиса договорилась с Садовским, что тот просто покажет ей своего коллегу, а уж дальше Алиса сама что-нибудь придумает.
Внешность у прототипа Макарона примечательная, а зрительная память у Алисы цепкая.
Теперь Алиса целыми днями тенью следовала за будущим академиком.
Не прошло и двух недель, как ничего не подозревавший учёный вывел девочку к тому самому терминалу, который был заложен близ ТУПИКа специально для возвращения Алисы.
Оказывается, он и в самом деле когда-то его разыскал, хотя и причины тому были совсем другие, и обстоятельства, по которым он отправился туда на сей раз, не имели ничего общего с описанными в «ТУПИКе».
Ну и ладно. Нам-то какая разница?
Настала пора прощаться.
Хозяин фирмы «Flying Dutchman», Дмитрий, был русским,
давным-давно уже переселившимся в Амстердам. Специальностью его вообще-то были
информационные технологии: даже обзаведясь собственным бизнесом, он не оставил
должность в небольшой IT-фирме. Когда-то этот бизнес, не требовавший особенных
забот, — закупку цветов у производителей и организацию их отправки в
Россию — продал ему почти задаром его директор, у которого автокатастрофа отняла
сына, незадолго до того эту самую фирму основавшего. Бизнес был совсем мелкий:
два партнёра здесь, один — «Городские цветы» — в России.
С соотечественниками дела не очень ладились, деньги
всегда поступали с задержкой, российский авиаперевозчик постоянно менял правила
игры, так что к моменту гибели Виталия Дмитрий как раз искал покупателя.
Вообще-то проще было всё бросить. Кредитов Дмитрий не брал, договор с
поставщиками кончался осенью — его можно было не продлять. Но подводить
московского партнёра — фирму, совладельцем и единственным поставщиком которой
был Дмитрий — было совестно.
Перемены в бизнесе и благосостоянии застали Дмитрия
врасплох. Приятно, конечно, стать богатым; но вдруг оказалось, что управление
богатством — дело канительное. До небес взлетели налоговые платежи, а
покрывать их было нечем: требовалось срочно продать часть акций
«Городских цветов». Дело оказалось несложным: спрос на эти бумаги был
устойчивый; только время всё равно придётся потратить. Но таков уж характер
Дмитрия, что все эти хлопоты не заслонили от него неприятное обстоятельство —
гибель Виталия, прежнего директора.
Налоги предстояло платить лишь в апреле, и Дмитрий в
частном порядке занялся расследованием этой истории. Средств теперь в его руках
было предостаточно.
Цепочка «Виталий – Дэн – Садовский» выстроилась в
первые же дни расследования, и тут, как водится, случилось невероятное
совпадение: с Садовским Дмитрий был знаком.
Они познакомились на одном компьютерном форуме и даже
потом встречались во время одной из зарубежных поездок Садовского.
Вскоре (Алиса была ещё тут) в почтовом ящике
Садовского обнаружился голубой конверт с приглашением в Нидерланды и авиабилетом
от Шереметьева до Схипхола и обратно. Приглашение было не от Дмитрия (тот
прекрасно понимал особенности текущего момента в Российской империи), а от
Амстердамского университета.
Визовые дела и урегулирование отношений с КРС заняли
больше месяца, и в феврале (Алисы здесь уже не было) Садовский вылетел в
Нидерланды.
О чём уж толковали Дмитрий с Николаем во время второй
и последней в их жизни встречи — об этом не сохранилось сведений даже во
всезнающем КТЧ. Известно лишь, что капиталов Дмитрия в самый раз хватило на то,
чтобы обвалить котировки «Городских цветов». Для этого он подал иск о переоценке
их активов, якобы сильно недооценённых. Комар носа не подточит: владелец акций
крупной корпорации надеется повысить их курс, доказав, что её активы куда
больше, чем все думают.
Поскольку фильм больших барышей не приносил (да и не
для того снимался), переоценка уменьшила балансовую стоимость активов «Городских
цветов» почти вдвое, а именно — на стоимость не оправдавшего себя ноу-хау.
Оставшиеся миллиард с небольшим баксов в основном
представляли собой деньги на расчётном счёте, вырученные от размещения
допэмиссии.
Информация о том, что баланс «Городских цветов» был
дутым, плюс подозрения акционеров насчёт того, что он дутый и сейчас (помните
официальный мотив к переоценке?) привели к лёгкой панике в их рядах, в
результате чего курс акций рухнул раз в десять. Ульяна уволилась по собственному
желанию. На её должность заступил многоопытный предприниматель, заслуженный
деятель науки гражданин Полотенец. Заступил в качестве временно исполняющего
обязанности: ясно же, что провести собрание акционеров в условиях биржевой
паники — пустая затея.
Многоопытный Полотенец поступил, как поступил бы
каждый на его месте: имея миллиард ликвидных средств, «Городские цветы» бросили
их на выкуп собственных акций, чтобы поддержать курс. В две недели бумаги
оскандалившейся корпорации исчезли с торгов, а курс стабилизировался на уровне
примерно 30% от новогоднего. В руках «Городских цветов» сосредоточилось около
85% собственных акций.
Около 10% акций, как потом выяснилось, ещё до занятия Полотенцем директорского кресла успел скупить Дмитрий. Он внёс их в уставный капитал своей «Flying Dutchman».
Итак, корпорация владеет контрольным пакетом собственных акций, и на собраниях акционеров её директор, обладая подавляющим большинством голосов, без проблем мог бы продлять свои полномочия, пока ему не надоело бы.
Только вот Полотенец не успел стать директором! Он был всего лишь и.о. На этом и сыграла фирма «Flying Dutchman».
Наняв пару видных адвокатов, она доказала, что действия
Полотенца на посту и.о. директора имели целью обеспечить избрание его самого
директором, то есть не отвечали интересам собственников корпорации —
юридических и физических лиц, в число которых поначалу ни он сам, ни вверенная
ему корпорация ещё не входили. Судебным решением Полотенец был отстранён от
руководства «Городскими цветами», у которых теперь почти не осталось активов,
кроме собственных акций, окончательно угробленных судебным процессом. На место
Полотенца по протекции Садовского заступил skor, который и довершил
процесс ликвидации фирмы.
Так Крыс и Весельчак У лишились удобного и надёжного
финансового инструмента, предназначавшегося для реализации их нехороших планов.
Конечно, у пиратов были и другие финансовые схемы и механизмы; но ведь и в проекте «Снарк» фигурируют не одна только фирма «Flying Dutchman» и не один только skor.
Что же фильм?
Мало того, что сам по себе он оказался фильмом весьма
посредственным; мало того, что пиар-компания сорвалась из-за неожиданных
финансовых трудностей «Городских цветов»; мало того, что пиратские копии фильма
успешно уничтожались в России — опричниками, за её пределами —
полицейскими и судебными исполнителями. Есть ещё законы времени.
Алиса правильно рассудила, что горизонт событий
пройдёт между электронными носителями фильма и ею самой, когда (если) она
вернётся домой. Но где именно он пройдёт? В решении этого вопроса она не
заметила оптимистического варианта, который и реализовался на деле.
Впрочем, тогда она не располагала информацией о том,
что этот оптимистический вариант возможен.
Мы с вами, мой героический читатель, ею тоже пока не
располагаем (она всплывёт чуть ниже), но уже имеем возможность наблюдать
результат.
А результат вот какой: миллионы копий фильма — целые
склады — схлопнулись в сингулярность, отсечённые горизонтом событий от
потенциального зрителя.
Так произошло потому, что биохимическая модель
человеческого выбора, которую умело использовали крокры, дала-таки сбой.
Человечество в целом и многие, многие, многие составляющие его субъекты на
отрезке истории между началом XXI и серединой XXII веков явили, вопреки умелым,
повторяю, действиям крокров, понимание цели своего бытия — хотя бы в той мере, в
которой это было возможно в те далёкие времена. И чаще, чем хотелось бы крокрам,
поступали в согласии с нею.
По расчётам крокров, этого не должно было хватить.
История планеты Земля свидетельствует, что этого хватило.
На этом можно было бы и забыть о фильме, если бы он
не заслуживал ещё пары важных, на мой взгляд, пояснений.
Первое. Бездарность фильма не должна отягощать
совесть его создателей. Он вышел таким потому, что воплощал замысел пиратов и
Комитета по ресурсам и средствам. Ни самозабвенность Алисы, ни мазохистская
искренность Pinhead'а не могли вытянуть
картину, нацеленную её заказчиками на подавление субъектности и мастерски ими
заточенную для этой цели.
Второе. Подобно тому, как тупое мастерство крокров
положило предел замыслам авторов, замыслы авторов положили предел тупому
мастерству крокров.
Так случилось (а по-другому, как потом выяснилось, и
не могло случиться — это было определено формами возникающих горизонтов
событий), что миллионы (хоть и отнюдь не миллиарды) зрителей, которые фильм
всё-таки увидели, — были те люди, большей частью за рубежами России, которые
понятия не имели, кто такая Алиса Селезнёва. Просмотрев печальный, но блёклый и
скучный фильм, они быстро забыли худенькую светловолосую артистку —
исполнительницу главной роли. Её отчаянная, смелая, искренняя, но бессмысленная
в общем контексте картины игра не определила ни одного их поступка, ни одного
замысла, ни одного решения.
Те, кто видел фильм, Алису Селезнёву забыли. А те,
кто не забыл, умерли, когда пришёл их час, так никому и не передав своей тайны.
Как тому и следовало быть.
Но те, кто видел фильм, не забыли нечто более важное.
Не забыли контраст между двумя девочками: одной, месяцами не видавшей звёзд, и
другой, в образовании которой — как в самом важном проекте на свете — приняла
участие вся Галактика, как принимает она участие в образовании каждого ребёнка,
живущего на планетах Конфедерации.
Девочек забыли, а контраст — нет.
Этот контраст, придуманный когда-то давно вовсе не
Алисою и не Игорем Селезнёвым, а родившимся в XX веке, а значит, вполне себе
хронобезопасным Pinhead'ом, посеял в их
душах чувство уважения к знанию — той ценности, которая определила очевидное
различие судеб двух персонажей пиратской киноподелки.
Зрителям ещё многое было непонятно. Было непонятно,
чем вызваны возникшие чувства. Больше всего они удивили бы самого
Pinhead'а, если б ему о них стало известно.
Он-то совсем о другом писал!
Но чтобы написать о другом, он должен был сказать
правду; а правда одна. Соври он тут — возник бы нонсенс, разрушающий весь его
замысел.
Этика — точная наука. А вы не знали?
Зрителям, повторяю, ещё многое было непонятно. Тем
острее было их любопытство. Тем напряжённее искали они ответ на вопрос: что же
они такое чувствуют? Почему этот бездарный фильм столь отчётливо и столь
неоспоримо зовёт в библиотеку, на университетскую скамью, в исследовательскую
лабораторию? Почему смущает сомнением веру и требует поиска ответов на вопросы,
которые не принято задавать?
Лёд тронулся, господа присяжные заседатели.
Помнится, в позапрошлой главе мы оставили академика Петрова в гордом одиночестве.
По крайней мере, он сам так думал.
Не то чтобы он не надеялся на лояльность ЛабИРИНТа или, скажем, на помощь со стороны Грейс и комитета, в котором она трудится.
Корень проблемы состоял в том, что вяла, как цветок, его решимость в бесплодье умственного тупика.
Очень многое, очень многое сделано! Пора ставить точку в этой истории.
Но точка не ставилась.
Самое обидное, что Петров давным-давно уже знал, где содержится недостающее звено.
Оно содержится в сожжённых и навсегда утраченных рукописях Эйнштейна.
В рукописях, которые Петров никогда не видел и
никогда увидеть не сможет.
Откуда же, спрашивается, он тогда знал, что
недостающее звено — там?
Оставьте, читатель, свои подозрения. От булгаковского
Мастера академик Петров отличается не только учёными званиями, но и тем, что
психически совершенно здоров.
Петрову всё было ясно из действий крокров.
Они сделали всё, чтобы рукописи были сожжены. Им
потребовалось немало усилий, чтобы выдающийся физик и гуманист разочаровался в
способности землян воспользоваться его достижениями и сам, собственными руками,
уничтожил оригинал, имевшиеся копии и даже все черновики своих последних работ.
О том, с какой тщательностью хронопираты
разрабатывали и проводили в жизнь каверзы, исключавшие доступ МИВа к материалам
Эйнштейна, Петров был прекрасно информирован. Он не мог не оценить грандиозность и затратность их замысла.
Значит, было что скрывать.
Единственное, что сумел Петров, — убедить Рассела сделать фотокопию тетрадок Эйнштейна, с которыми сам не мог познакомиться.
Оставалось два упования. Или он, Петров, сможет переоткрыть
неведомое ему достижение Эйнштейна. Сам ли, нацелив ли на этот научный
подвиг вверенный ему научный коллектив. Или информация из сохранившихся-таки
рукописей каким-то образом просочится в конец XXII века и каким-то образом
оформится в правильное решение.
Без этого решения, как показывает сухая математика,
крокров можно считать победителями.
Может быть, дело обстояло бы иначе, не вмешайся Игорь
с Ричардом в эту историю. Но последствия «Интервенции сказок» можно преодолеть
только увеличением численности населения конца XXII века при ряде невыполнимых
предположений, которые уже обсуждались со Светой Гейл.
Существующая теория не давала иных решений.
За прошедшее с тех пор время Петров придумал и тут же
отверг ещё одну идею: запрограммировать Генератор Времени так, чтобы тот
идентифицировал и пресекал попытки создания Монокосма — по крайней мере, начиная
со второй, раз уж первая достигла цели.
Проблема перепрограммирования действующего
Генератора, быть может, и могла бы найти решение — кто знает? Только вот
оказалось, что в получившейся вселенной пользователи Сертификатов субъектности
не смогут включиться в процесс переноса причин в прошлое, а следствий — в
будущее. Точнее, будут то и дело из него выпадать. А значит, не будет
субъектности как феномена.
Этика — точная наука.
То, что Алиса вернулась и наверняка в данный момент плещется в школьном бассейне, отдыхая от учебных занятий, и то, что МИВ — вот он, стоит, будто против него никогда не вели необъявленную войну двое коварных хронопиратов — всё это может запросто исчезнуть хоть завтра, если крокры больше не нуждаются в этой самой Алисе и в ресурсах этого самого МИВа. Весь этот мирок с ненастоящими звёздами на небе и ненастоящими физическими законами возродившийся Монокосм может просто выключить, как лампочку, по миновании надобности.
Скорее всего, не выключит. Люди тоже, бывает, заводят себе домашних любимцев.
И вот в час, когда Петров снова и снова гонял, вопреки надоевшей всем лемме, по замкнутой траектории всё те же мысли — всё столь же бесплодно, — окно его комнаты вдруг распахнулось, и из флипа выскочила Алиса.
— Петров, я знаю решение. Я догадалась. Должна была
раньше, но догадалась только сейчас.
Академик только рукой махнул. Он, как и Садовский
более полутора веков назад, уже почти смирился с фактом победы крокров и теперь
привыкал к мысли, что, быть может, не так уж это и плохо — Монокосм.
Не единственная, в конце концов, эта вселенная.
Досадно, что сам я не много успел,
Но пусть повезёт другому!
— Петров! — тормошила его Алиса. — Слушай же! Пусть
каждый из детей нашего времени, кто захочет, найдёт себе друзей в прошлом, а?
Пусть сам решит, в какой эпохе. Можно нескольких. Я себе уже выбрала. Это будет
2003 год, это будут очень разные люди, — она назвала несколько фамилий и сетевых
псевдонимов.
Взрослые тоже, может, захотят иметь друзей в прошлом, только они слишком заняты, а главное, — Алиса торопилась, желая враз убедить старого учёного, — а главное, Сертификаты взрослых уже заполнены…
И словечко «ерунда», готовое уже сорваться с тонких бледных губ академика и потянуть за собой тоскливое объяснение насчёт неимоверного количества хронопетель, завязываемых такою межвременной дружбой, так и застряло где-то в районе кадыка.
Да, хронопетли будут. «Пусть сам решит, в какой эпохе». Человеку не хватает трёх-четырёх порядков вычислительной мощности для сорокапятитриллионного Сертификата. Разница компенсируется социальной коммуникацией. Интересно, какой сертификат будет у наших детишек, если временной горизонт социальной коммуникации расширится на всю человеческую историю, но так, чтобы в каждой эпохе было не более десятка «связных» с посткризисным XXII веком? Так-так, навскидку триллионов пятьдесят пять.
Петров почти не внимал голосу Алисы, продолжавшему объяснять, что лучшего способа трансляции позитива в прошлое (Света Гейл ей всё рассказала!) и не придумать.
А сколько времени, думал Петров, мы имеем на развязывание хронопетель? Да сколько угодно. В расчёте на каждую эпоху численность потенциальных петель не превысит дюжины — повседневная работа полевых групп МИВа создаёт их куда больше; и те из них, на которые не хватит ресурсов у сегодняшнего коллектива института, будут разрешены следующими поколениями.
— Стоп, Алиса. Я пока не буду высказывать своё отношение к твоей гипотезе. Многое ещё надо проверить и перепроверить. Скажи только, как ты догадалась?
— Должна была раньше догадаться, говорю же. Бертран Рассел показывал мне копии сожжённых рукописей, и там, только не удивляйся, оказалось скопированное письмо Аркаши Сапожкова. Он, оказывается, решил подружиться с Эйнштейном. Ответ физика там тоже был…
— Я ещё разберусь, как это правнук академика Сапожкова умудрился передать записку в прошлое, — сурово проговорил Петров.
Алиса только улыбнулась. Все дедушки одинаковы.
— Значит, ты тоже встречалась с Бертраном, да? Совпадение как в романе.
Хронопутешественница только пожала плечами.
Она не знала, что Комитет Тайн и Чудес, проинформированный временщиками из XXIV века, воспользовался ссорой между Пашкой и Алисой и подменил спаскаб парой машин виртуальной реальности. Сделано всё было на совесть: часть приключений в прошлом даже была настоящей. Какая — не буду пояснять, а то вам, уважаемые читатели, станет неинтересно. А вот филадельфийский эксперимент и, тем более, его репродукция в Охотском море — это всё мифотворческая продукция КТЧ, имевшая целью вывести детей к требуемым рандеву, а заодно малость потренировать Алису перед предстоявшими ей более серьёзными приключениями.
Если б Пашка не собрался в разведку на подопытный корабль, где, согласно найденной им в одном художественном произведении подсказке от КТЧ, и был якобы спрятан сердечник Генератора, Алиса не пустилась бы в розыски Рассела по следам инспирированных всё тем же КТЧ слухов, что тетрадки Эйнштейна сохранились именно у него. Тетрадки были нужны, чтобы оценить степень опасности, угрожавшей Пашке на корабле, и составить разумный план действий. Как мы знаем, опасность была очень велика (была бы, если бы опыт поставили на самом деле), и Алиса в конце концов решилась отдать гиперселенитовый кристалл своему преследователю.
А опыт был настолько опасен, что Эйнштейну и в голову не приходило поставить его на самом деле. Рождению мифа о филадельфийском эксперименте отчасти содействовал он сам, рассказав в нескольких частных беседах, какими могли бы быть результаты подобного опыта; а вот распространением мифа и приданием ему требуемой формы занялся Комитет Тайн и Чудес. Грейс ван Диркляйн, как вы знаете, к этому направлению оперативной работы не была причастна.
…Усевшись за виркнигу, целеустремлённый Петров забыл о существовании Алисы. Последнее, что она услышала, тихонько затворяя за собой оконную раму, — задумчивое:
— Человек — щепка в потоке Времени? Нет, он Генератор…
<<Назад Оглавление Далее>>
17.07.2008