Макаров шагал по авксомским
улицам.
Забрызганное январской
слякотью пальто, застёгнутое через пуговицу. Застиранные джинсы. Старая,
утратившая форму ондатровая шапка. Чёрный взгляд под ноги сквозь мутные стёкла
очков. Серые волосы пропитаны моросью, вот уже третий день висящей в сумрачном
пространстве проулков.
Город схватил Макарова синей
дребезжащей клешнёй трамвая и, стиснув прессом толпы, поволок к центру. Туда…
Истеричным хохотом звонка
зашёлся в кармане мобильник. Макаров выкинул его в окошко.
Им пригодится.
Нет. Он не вернётся.
Константин знал: звонила Таня.
Единственная, кому он всё рассказал. Она единственная могла понять — нет, не
поверить, именно понять.
Но она поняла по-своему.
Она сделала всё, чтобы он
остался здесь.
Да понимает Макарон, что он ей
дорог. Он ещё много чего понимает… Просто у него нет выбора. Все думают, что
есть, а он знает: нет.
Опять завалили защиту. В
третий раз за четыре года. Теперь их, провалов, за плечами четыре, и три из них
повторяют друг друга до смешного. Трижды — одно и то же выступление Полотенца.
Трижды — семь недействительных бюллетеней.
В тот год, когда это
только начиналось, мнилось ему, что защищаться можно хоть десять раз. Провалят
— снова внесу работу год спустя. Опять провалят — ещё.
Ан нет. Есть одно «но».
Нельзя приглашать оппонентов,
которые уже оппонировали твоей диссертации в прошлом.
Теперь уже восемь специалистов
не могут быть оппонентами Макарова. В последний раз приглашали уже из
Сен-Симона, и то Заведующий еле-еле их уговорил.
Ну их всех...
Макаров сошёл с трамвая, и тот
со скрежетом уполз куда-то в прошлое, растворился во мгле непрекращающегося
вечера.
Макаров шагал — тёмно-серое
пятно на серо-коричневом фоне зданий. Шагал, отчуждённо лавируя средь чёрных
силуэтов прохожих, уворачиваясь от скелетов деревьев с обломанными ветками,
отражаясь в разбитых стёклах витрин. Шагал мимо огромной грязной собаки, делающей
своё дело на пьяную бабу в желтоватом, словно заплесневевшем, платке, без
чувств валяющуюся у газетного киоска; мимо роты серых штурмовиков,
маршировавших в шесть колонн, не разбирая газонов и клумб, на стрельбище,
устроенное на бывшем стадионе. У штурмовиков, по новой моде, были чёрные
повязки вокруг чела с трудноразборчивой надписью церковнославянской вязью и
большие деревянные кресты. Резные, тёмно-коричневые.
Из-за угла вынырнул
серо-жёлтый куб хозяйственного корпуса.
Вот он, ТУПИК.
С неба посыпал жёлтый снег.
Посыпал внезапно, будто силы небесные вдруг опростали грязные наволочки туч.
Закружили, заплясяли ледяные ленты метели, слепя людей, беля склизкий асфальт.
Валились слипшиеся ледышки, валились лязгая и звеня — или только казалось?
Гулко колотило в висках. Ломило глаза.
Вот дверь в подвал.
Удар кулаком — висячий замок
отлетел в сторону. Брызги крови оросили косяк.
Тяжела рука Макарона.
Ему не было больно — ему было
никак. Он просто смотрел рисованый мультфильм, и мультфильм этот близился к концу.
Вот выход из кинотеатра.
Здесь, у пульта машины,
Макарон оказался уже, быть может, в десятый раз.
Особенно зачастил сюда в 2005
году. Тогда пульт ещё казался ему спасительной льдиной в безбрежном холодном
океане его эпохи. Но постепенно в сознании Макарона он обращался в миф, в
иллюзию, в подделку, устроенную с той же целью, с коей вешают перед мордой осла
охапку сена, а над колыбелью — погремушку.
Он твёрдо решил для себя, что
это макет; что макет этот — часть какого-то психологического эксперимента в рамках
одной из закрытых тем института. Может быть, его поставили здесь ещё в те дни,
когда исследования в области киберидеологии только набирали обороты, когда даже
в страшном сне не могло Макарону привидеться её триумфальное шествие по третьей
планете Сигмы Большого Семинога, жёлтой звезды на периферии галактики
Кин-Дза-Дза-II. Может, благодаря именно этому макету
родились у группы, руководимой якобы Полотенцем, а на деле Серпуховским,
технические решения, воплощённые впоследствии в конструкции информобменного
шлема?
Тогда он стал ходить сюда
реже.
Да и труднее стало
пробираться. Можно было, не ровен час, нарваться на серых. Теперь-то их
меньше стало, и опыт есть. Все уже знают, что им вовсе не всегда выгодно
реагировать на непорядок. Иначе непорядка будет меньше, чем нужно им.
Знают, что договариваться с серыми нельзя ни в коем случае: пользы никакой
точно не будет, а вот вред — запросто. Много чего уже знают. Человек ко всему
приспосабливается.
Но всё равно ходил.
Справочное руководство по
машине он теперь знает почти наизусть.
Знает, как привести машину в
действие.
Знает, что дороги обратно нет.
Вернувшись из будущего, он
должен был бы всю жизнь заботиться о том, чтобы не замкнуть ненароком
хронопетлю, а для человека, не искушённого в хронобезопасности, такое просто
немыслимо. Проколы неизбежны, а лемма Петрова обещает в этом случае всякие
неприятности. Например, если автомобиль с достаточно массивным замыкателем
где-нибудь в сотне километров от Макарона на полной скорости движется в его
сторону, Макарона просто расплющит в собственной квартире. Автомобиль — тоже.
Нормальные хронопутешествия обеспечиваются многотысячным коллективом МИВа,
просчитывающим каждый шаг и точно определяющим границы возможного за много
месяцев до полёта.
Макарон же летит наобум.
Впрочем, скорее всего, это
всё-таки макет. Да, макет. Подделка. Хорошо продуманная разводка для лохов.
Но Макарову всё равно.
Макарон сел в кресло и
принялся набирать команду за командой на клавишах без обозначений. Набирать
слепым десятипальцевым методом. Им в лаборатории системного анализа и
проектирования владели двое — Садовский и Макарон. Теперь Садовский останется
один.
Кто не умеет печатать вслепую
— вряд ли бы улетел: команды нужно набирать быстро, а клавиши не подписаны.
Пальцы сами собой бегали по
клавишам, а Макаров меж тем с печалью вспоминал события последних лет. Как
быстро росли зарплаты министерских чиновников на фоне призывов к борьбе с
бедностью. Как раз за разом оказывались ложью обещания улучшить финансирование
науки и образования. Как всё больше появлялось на улицах людей в информобменных
шлемах. Как шатались тенями по площадям и переулкам отряды вездесущих серых
штурмовиков. Как проваливались в небытие те, о ком становилось вдруг известно,
что они что-то там замышляют против массового ошеломления. Сначала их сгоняли в
резервации, а потом, говорят, стали просто расстреливать. Как выяснилось вдруг
однажды, что в Заокеанской державе тоже, оказывается, вовсю пользуются
информобменными шлемами...
В ту пору Макаров иной раз
заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Как-то так оказалось, что не
случилось ни обещанного прорыва в технологиях, ни чудес в образовании. А может,
прорывы и чудеса как-то не так повлияли на ситуацию в Авксомской державе.
Еда теперь была по карточкам,
жильё — по так называемым социальным нормам, что было особенно странно в
условиях, когда половина авксомских квартир попросту пустовала, зияя синяками
печатей на чёрном дерматине дверей. Денег было вдоволь, цены низкие, но чтобы
истратить со своего счёта некоторую сумму — теперь уже любую, — нужно было получать разрешение налоговой инспекции и местного отделения
Комиссии по Ресурсам и Средствам, которая тут же пересчитывала общенародный
баланс ресурсов, используя мозги граждан в качестве сверхмощного компьютера.
Потому-то у граждан Авксомской державы скопились немалые накопления,
гарантировавшие им высокий уровень благосостояния и обеспеченную старость.
Дожить до обеспеченной старости,
однако, было непросто. Гражданский долг подданных Державы с некоторых пор
состоял в том, чтобы по достижении пенсионного возраста закончить свой
жизненный путь. Допущенные к пользованию информобменными шлемами осознавали
свой долг сами, об остальных заботились серые; а вообще каждый гражданин
Авксомской державы, как всем известно, решает этот вопрос свободно, в меру
своей гражданской сознательности и политической зрелости.
Справедливости ради следует
добавить, что от такой трогательной заботы о будущих поколениях, будто
списанной с небольшими вариациями с «Часа Быка», скоро откажутся, вероятно. В
прессе активно дискутируется предложение Серпуховского, чтобы каждый гражданин
ежегодно называл десять человек, приносящих меньше всего пользы обществу и державе
(наносить вред при новом общественном устройстве было как бы невозможно).
Гражданский долг предлагалось распространить лишь на тех граждан, кто набрал
наибольшее количество голосов (конкретную численность обречённых определит
Комитет по Ресурсам и Средствам). Это, доказывал Серпуховской, гораздо
прогрессивнее формального паспортного подхода, поскольку исключает неверную
оценку своего гражданского долга пожилыми людьми, представляющими особую
ценность для общества, и не травмирует психику граждан, к пенсионному возрасту
приближающихся.
Но покамест от возрастного
принципа не отказались, а в интернетовских форумах активно и совершенно
свободно обсуждался другой вопрос: следует ли Императору и премьер-министру
Подбоеву выполнить по достижении пенсионного возраста свой гражданский долг.
Особенно актуально это было для шестидесятидвухлетнего Подбоева — Император был
намного моложе. Даже удивительно, как это он ещё до официального начала
постинформационной эпохи успел дослужиться до генерала. В итоге обсуждения
получалось, что ценность накопленного первыми людьми Державы опыта управления
Сетью и государством столь велика, что сей гражданский долг на них ни в коем
случае не может быть распространяем, а те, кто думает иначе, — провокаторы и вредители.
Серые провокаторов и
вредителей не трогали: ведь форум свободный. Впрочем, некоторые из
высказывавшихся за то, чтобы Подбоев на собственной шее ощутил, каково бремя
гражданского долга, всё-таки иногда исчезали, но это было скорее исключением,
чем правилом, и было обычно связано с тем, что администрация Сети не находила с
ними общего языка по каким-нибудь более злободневным вопросам.
Заведующий, никогда не
надевавший шлем, от исполнения гражданского долга отказался, но его не тронули,
потому что отказался он тихо. Даже орденом наградили. А вот Заборцева вступила
в ряды ошеломлённых уже в пенсионном возрасте, и как только год назад в эфире
прозвучала памятная речь Императора, она свой гражданский долг выполнила без
колебаний. Её подвиг даже по телевизору показывали как положительный пример
согражданам.
Кстати, в отличие от взрослых,
среди которых не более четверти получили право пользования информобменным
шлемом и ещё процентов десять боролись за это право, все дети до 16 лет в
прошлом году получили ордера на свободное пользование шлемом, а в младших
классах пользование ими стало обязательным. В старших — нет, но получить
хорошую оценку без помощи шлема было делом немыслимым. Он всё-таки стал
замечательной альтернативой зубрёжке. Когда-то Макарону даже казалось, что если
бы образовательные программы были составлены правильно, из применения шлемов в
учебном процессе мог бы выйти толк.
Администрация Сети объясняла
ограничения по распространению шлемов среди взрослых недостатком ресурсов, но
это, конечно, было ложью. Власти были заинтересованы в победе партии
ошеломления и потому ограничивали количество шлемов с таким расчётом, чтобы их
всегда было меньше, чем желающих ошеломиться, то есть чтобы на них всегда был
спрос и предметом общественного недовольства был дефицит шлемов, а отнюдь не их
насильственное насаждение. Благодаря этому никто в лаборатории системного
анализа и проектирования, кроме Заборцевой, Шероховатова и, увы, Янночки Дарк,
всегда приветствовавшей любую инновацию, шлемов не надел. Видать, мнение
покойного Силаева, которое Садовский в своё время прилежно распространял,
оказалось достаточно влиятельным.
Одно время в ТУПИКе всерьёз
поговаривали о забастовке. Даже создали стачком, который возглавил — не
поверите! — Щедринов. Правда, о протестах против шлемоношения тогда речь не шла
— боролись за улучшение финансирования и против оглупления учебных планов. По
институту ходили упорные слухи, что за забастовочным движением стоит
лаборатория системного анализа и проектирования, в числе возможных
подстрекателей называли Янночку и Садовского. Но с тех всё сходило как с гуся
вода. То ли потому, что подстрекатели не они, то ли потому, что существование
стачкома Полотенца не особенно беспокоило.
Макаров всегда считал, что
стачка так и не началась именно потому, что комитет возглавил Щедринов. Считал
он так вопреки общему мнению: все знали, что настроен замдиректора очень
решительно, особенно после того, как выяснилось, что и ему квартира в
ведомственном доме не светит. Шлем он, кстати, не носил, если вам это
интересно. Но дело-то не только в шлеме.
Стачком постепенно
самораспустился, а квартиру Щедринов так и не получил. Пришлось покупать. На
свои кровные. Пятикомнатную, в центре. Макарон даже был зван на новоселье.
Правда, не пришёл.
Но тут воспоминания Макарона
были неожиданно прерваны, равно как и его магические пассы над клавиатурой
машины.
В зале без теней — казалось,
что светился сам воздух — в проёме двери вдруг явилась стройная девчоночья
фигурка. Чумазая и усталая светловолосая девочка с неуместным спокойствием взглянула прямо на
Макарона. Взгляд был удивлённым и вместе с тем задорным. Казалось, она и
смущена нежданной встречей, и рада ей: слишком уж длинный шлейф одиночества
тянулся за её спиной, доступный если не подслеповатым глазам нашего кандидата в
хронавты, то уж внутреннему взору — точно.
Между девочкой и Макароном
состоялся короткий диалог, содержание которого Макарон от растерянности не
запомнил, оттого и я не смогу вам его поведать.
Итогом диалога стало то, что
Макарон покинул подвал.
Через полчаса он, не выдержав,
вернулся. Девочки не было, но в лучах фонаря отчётливо были видны её следы,
отпечатавшиеся поверх толстого слоя нечистот. Следы вели только туда.
«Вот и хорошо», — подумал несостоявшийся хронопутешественник.
«Дома с ним была истерика. В
один удушающий клубок слились все впечатления этого жуткого дня: утраченный
мобильник, размозжённые всё о ту же трубу очки, несостоявшийся улёт, тупая боль
в разбитой руке — девочка там, в подвале, умело наложила повязку из носового платка,
а вот ничего заживляющего у неё с собой не оказалось (всё уже истратила,
посетовала она Константину). А главное — необходимость продолжать жить в этом
ненастоящем мире. Шагать по жизни, провожая хладнокровным взглядом тех, кто,
достигнув пятидесяти пяти или шестидесяти, уходит в небытие; провожая
хладнокровным взглядом серые крысьи роты штурмовиков; провожая сочувствующим,
но хладнокровным взглядом первоклассников, на которых там, за угрюмыми
железными оградами школ, наденут шлемы... Все дети проходят через шлемы.
Кажется, надежды уже никакой.
Как же мы вырвались? А ведь
вырвались, сумели: в здешнем времени таких девочек не водится! Пульт можно
имитировать — девочку нельзя.
Но как? как? как, чёрт побери?
Костя рыдал и кричал, кричал и
рыдал. Таня, пожалуй, вызвала бы «скорую», да только какая ж вам «скорая» в
Авксоме 2008 года?!
Чего, дурак, рыдает? Мы-то с
вами знаем (да он и сам понимает), что всё на этот раз кончилось благополучно.
Для них — кончилось.
Для меня — кончилось. А для вас с Константином — только начинается».
Клацание клавиш сменилось
тишиной. Если, конечно, можно считать за тишину мерное жужжание кулера и
негромкое бормотание жёсткого диска.
Садовский, придерживая Shift, нажал F12. Vorpal's Word, урча, слил текст в файл.
«Завтра заведу сайтик на
каком-нибудь халявном хостинге. Закачаю туда весь этот бред. Анонимно.
Посмотрим, что из этого выйдет».
Так в апреле 2005 года
Садовский закончил свою единственную в жизни повесть. И даже вывесил в
интернете. Но, к счастью, её так никто и не прочёл до конца, кроме автора. Уж
больно она у него занудная вышла. Не берись, коль не умеешь!
Макарон, как вы помните, тоже
читал повесть. Но только черновой вариант, неоконченный. Этой вот концовки,
которая во многом предвосхитила происшествие 2008 года, он так никогда и не
увидел.
Так как же было на самом деле?
Да, Костя, как мы с вами
знаем, и впрямь едва не улетел в 2132 год. Но никакой истерики с ним не было.
Вернулся он домой в спокойной уверенности, что всё будет хорошо.
Она же могла отличать
виртуальную реальность от настоящей — значит, научимся и мы.
Главное — понимать, кому это
надо.
И тогда окажется, что они
просто смешны.
Окажется.
Когда научимся.
А пока — не смешны. Совсем не смешны.
<<Назад Оглавление Далее>>
10.06.2006