Лаборатория системного анализа и проектирования иногда весьма темпераментно реагирует на внешние раздражители.
Правда, без последствий.
Так было и нынче.
— Это что ж такое получается? — кипятился Силаев, который почти никогда не кипятится. — Если я хочу истратить больше пяти тысяч, должен получать разрешение в налоговой инспекции по месту жительства? Смеха ради я с утра туда заехал — благо, машина на ходу. И что вижу? Десятки тысяч человек в очереди, спецназ на лошадях...
— Так не тратьте больше пяти тысяч! — усмехнулся Макаров. — Через пару недель торговля приспособится к этому нововведению. Придумают какой-нибудь кредит...
— Кредит не придумают, — сообщила Заборцева. Она корпела над монографией по управлению финансовыми процессами и поэтому знала о финансах такие вещи, которых больше никто в стране не знал. — За разрешением нужно обращаться, когда пять кусков — сумма сделки, а не выплаты.
— Но ведь какие-то механизмы возможны? — не спросил, а скорее констатировал Константин.
— Наверное. Торговля будет придумывать схемы обхода, а законодатель — затыкать обнаруженные дыры. Как всегда.
— Напоминает стратегию борьбы с компьютерными вирусами, практикуемую корпорацией Vorpal's — угрюмо усмехнулся Силаев, отхлебнув остывшего чая из чашки.
— Пишут, что заявку можно отправлять по электронной почте, — Заборцева оторвалась от дисплея.
— А вы отправьте! — предложил Макарон. — Позвольте мне вот эту вот конфетку. Можно?
— Константин, мне ничего пока покупать не надо. Вам надо — вы и отправляйте, — эмоции Заборцевой всё-таки вышли из-под контроля, и она явно огорчилась, поняв, что сказала не совсем то, что хотела сказать. Или, вернее, не совсем в той форме.
— Я вчера отправил, — сказал Константин, разворачивая «Мишку на Юге». — Прочёл в новостях, перепроверил на сайте госкомитета по податям — и отправил.
— А как быть тем, у кого нет подключения?
— Подключаться, — выговорил Силаев, доедая бутерброд. — Вот вам стимул к развитию информационных технологий, да ещё какой!
Оптимизма в голосе не было.
— Ага, стимул, стимул, — поддакнул Макарон. — Через пять минут у меня в ящике уже был ответ.
Выдержал театральную паузу и произнёс наконец:
— Ящик, мол, у них переполнен.
— А, ладно, — подытожил Силаев. — Недели две спустя выяснится, что была ошибка и на самом деле речь шла не о пяти, а пятистах тысячах. Виновные будут назначены и наказаны...
Но закруглить беседу не удалось. Макарон, которому теперь почти нечего было терять, решил позанудствовать.
— Я вот вообще не понимаю, зачем при бешеном профиците так трогательно заботиться о наполнении бюджета? Добро бы они хоть зарплаты подняли! А то раструбили на весь белый свет об утроении доплат за учёную степень — и где они, эти доплаты? Вы их видели? Всё идёт лесом. Чтобы мало не показалось, сокращают тихой сапой минимальный набор бесплатных медицинских услуг, отменяют льготы на транспорт...
— Либерализация, — сказала Заборцева.
— Да при чём тут либерализация? — возмутился Макарон. Похоже, что искренне возмутился. — Если либерализация, то налоговое бремя должно снижаться. А они профицит наращивают.
— В Центробанке считают, что профицит нужен для стерилизации избыточной денежной массы, эмитируемой для выкупа валютной выручки за нефть, — пояснил Силаев. — Иначе инфляция. А валютную выручку выкупать надо, никуда не денешься. Как иначе выплачивать внешний долг?
— Ничего не понял, — покачал головой Макарон. — Ведь выкупают-то за счёт средств, собранных в виде налогов, верно? В противном случае никакого профицита не было бы — был бы дефицит, покрываемый эмиссией. Значит, эмиссии нет и финансы сбалансированы — что же тогда стерилизовать?
— Но ведь инфляция-то наблюдается, хоть и небольшая. А раз наблюдается, то начни только расходовать профицит на финансирование социальных программ — и цены дальше вверх полезут, поди тогда останови.
— В том-то и вопрос: с чего бы быть инфляции при профиците и росте производства? Откуда в экономике берутся лишние деньги?
— А бог их знает. Может, склонность к накоплению снижается. Может, скорость оборота растёт. Если хотите, возьмите вон статсборник да разбирайтесь. Особое внимание обратите на систему таблиц «Затраты-выпуск Авксомского государства». Можете, например, посчитать коэффициенты полных затрат, включив чистый экспорт во второй квадрант межотраслевого баланса, а использование импорта — в третий…
— Может быть, может быть, — перебил Силаева Константин. — Но меня другое беспокоит: что будет, когда вдруг выяснится, для каких целей на самом деле накоплены эти деньги.
— Константин Александрович, — сказал Силаев, который не любил, когда его перебивают. — хватит нести ерунду. И без вашего бреда хватает неприятностей. Вам бы сначала защитить кандидатскую — пора уже в вашем возрасте. А потом уж судить о высоких материях да переживать на предмет доплат за степени.
Впервые с того памятного мартовского дня сослуживец Макарова (не считая Садовского) затронул тему его учёной степени. Не просто затронул, а безапелляционно заявил: «вам бы сначала защитить кандидатскую».
И никто из присутствующих не выразил удивления или сомнения. Все присутствующие знали: учёной степени у Макарона нет и не было.
Вот так.
Не знал этого лишь Костин сосед по кабинету. Ну, и сам Костя, разумеется. Эти двое считали, что Костя — кандидат наук, а всё происходящее с ним — фигня какая-то.
Макарон, как мы с вами помним, переносит драматическое происшествие довольно стойко — то ли потому, что молод и полон сил, то ли оттого, что произошедшее так до конца и не вместилось в его сознание.
Но всё же ему стало обидно почти до слёз.
Вроде как человек второго сорта.
А совсем недавно был вполне первого...
— Ладно, всем привет, — зло сказал Макарон. — Я уехал. За чай и сласти данке.
— Куда же это вы в разгар рабочего дня? — наехал Силаев. В общем-то, добродушно наехал, беззлобно. Мол, каждый сам решает, сколько ему работать за себя, а сколько другим работать за него. Силаев был благовоспитанным либералом. Не в политическом, а в бытовом смысле.
— Собирать материал для диссертации, — огрызнулся Макарон. — Мне же надо сначала стать кандидатом наук.
Тут в лаборантской установилась вопросительная тишина: всем присутствующим было любопытно узнать, какой именно материал собирается раздобывать Макарон и где. Все присутствующие были учёными и могли по одному только названию учреждения, куда отправится Макарон, предсказать тему диссертации, фамилии оппонентов, число чёрных шаров, сколько времени будут после защиты мурыжить монографию, откладывая на потом решение вопроса о финансировании, и когда, наконец, автору заявят, что теперь монография уже устарела и смысла публиковать её нет.
Макарон, тоже учёный, прекрасно понял, о чём молчат коллеги, и пояснил:
— В Институте прикладной математики некто Серпуховской презентует проект «Основные направления информатизации социума». Иванников там тоже будет.
— Бред, — коротко отреагировал Силаев.
— Вот и будем громить, — улыбнулся Макарон.
Громить Серпуховского он не собирался, но и дискутировать с Силаевым больше не было желания. Надискутировался.
— Иванников, между прочим, в больнице, — сообщила, входя в лаборантскую, доцент Карнавалова.
— Батюшки светы, и что это с ним? — расплылся в улыбке Силаев.
— Говорят, гипертонический криз.
— Опять двадцать пять! После Зелюкова прямо мор какой-то на директоров. Филаретова машина сбила, Владимир Иванович, едва разменяв шестой десяток, умер от инфаркта — ну, это понятно, он горькую пил, — Степан Сергеевич дотянул кое-как до второго инсульта — ему повезло больше, оставил свой пост едва живым, но живым. Теперь вот совсем молодой парень, прекрасный организатор — видать, на ту же стезю ступил.
Этот краткий обзор новейшей истории института принадлежал Заборцевой. Выдан он был сочувственным голосом, а за словом «стезя» явственно прослышивалось (так решил для себя Макарон) другое слово — «грабли».
— Организатор он, быть может, и прекрасный, но учёный посредственный, — заметил Силаев.
— Зато академик, — возразил Константин. И ушёл.
Вместо Иванникова на презентации торчал Щедринов. Никакого коммерческого эффекта это мероприятие не обещало, и зам по науке, откровенно скучая, листал какой-то журнал про технологии и инновации. Макарон уселся у него за спиной и краем глаза косил на журнальные страницы. С его никудышным зрением Костя мог разглядеть лишь иллюстрации, и то кое-как. Но даже этого было достаточно для вывода: технологии как минимум полувековой давности. Впрочем, хорошо забытое старое — это, безусловно, новое.
От ТУПИКа, кроме Щедринова с Макароном, был ещё профессор Полотенец, которого Макаров почти не знал. Константин не знает, а я знаю, что Полотенец занимается моделированием биологических объектов, участвует в каком-то закрытом исследовательском проекте и вот-вот должен стать членом-корреспондентом Академии наук.
Серпуховской, забравшись на трибуну, сначала представил аудитории автора концепции, кандидата сельхознаук из Тамбовского университета животноводства, старшего научного сотрудника Волосатикова. Волосатиков, щуплый сморчкастый лысоватый пацанёнок лет сорока пяти, извинился, что в связи с ифектом ечи инудён еедать ибуну фоему авкомкому коеге, и всю остальную презентацию сидел тихо, внимательно наблюдая за аудиторией и выхватывая глазами каждого, на чьём лице обнаруживалась скептическая усмешка или мина несогласия. Только лишь он нечто такое замечал — тут же склонялся к симпатичной аспирантке, почему-то сидевшей рядом с ним в президиуме, и что-то у неё спрашивал. Та что-то записывала и что-то отвечала.
Концепция базировалась на трёх принципиальных положениях, открытых, как сказал Серпуховской, крупным учёным современности старшим научным сотрудником Волосатиковым — оригинальным мыслителем и настоящим творцом.
— На положениях, — сказал Серпуховской, — я остановлюсь позже, а пока зачитаю официальные рецензии и отзывы прессы.
Рецензии были стандартные — суховатые, но положительные и даже местами хвалебные. Всюду отмечался высокий уровень научной новизны и практической значимости. О достоверности полученных Волосатиковым результатов, отметил про себя Константин, рецензенты ничего не говорили. Рецензий было почему-то очень много — штук восемь, не меньше.
«Интересно, а отрицательных сколько было?» — подумал Макаров.
Что же до отзывов прессы, они все как один были хвалебными и очень напоминали кукурузную пиаровскую кампанию полувековой давности, легенды о которой, полные мифов и гипербол, до сих пор ходили по научным учреждениям и вузам Авксома.
Принципы оказались следующими.
Первый. Сетевые технологии — основа новой культуры образования.
Второй. Сетевые технологии — предпосылка консолидации общества на принципиально новой основе.
Третий. Биокомпьютерный интерфейс — не миф, а реальность.
Следствие. Овладение биокомпьютерными технологиями, предполагающими функциональное взаимодополнение человеческого мозга, полупроводниковых технологий и сетевых средств передачи данных — это залог стратегического преимущества Авксомской державы в современном сложном и быстро меняющемся мире.
Серпуховской сыпал цифрами и формулами, показывая, на сколько порядков увеличится научная продуктивность, подешевеют образовательные услуги и повысится стабильность социума.
Каким таким образом повысится стабильность социума при реализации парадигмы Волосатикова, которую Макарон назвал про себя киберидеологией, — этого в докладе не говорилось, и Костя начал домысливать совсем уж ужасные вещи.
Как только обширное тело доцента Серпуховского стекло, страдая от одышки, с трибуны, его место, к удивлению Макарона, занял гражданин Полотенец.
Никто его гражданином Полотенцем никогда не называл, но больно уж соответствует его имиджу такой вот титул. Так что пусть я буду первый.
«Щас врежет», — подумал Макарон.
Но Полотенец не врезал.
Вместо этого он сказал, что с большим интересом следит за исследованиями Волосатикова, считает их в высшей степени перспективными в политическом и социальном аспектах и готов поддержать их на любом уровне, на котором к его, Полотенца, мнению могут прислушаться.
— Готов просить руководство нашего института об организации специальной сессии Академии наук по данному предмету. Даю гарантию, что финансовая поддержка ваших, уважаемые коллеги, исследований со стороны ТУПИКа не только сохранится, но и увеличится, невзирая на наши хронические финансовые трудности. Скажу даже больше: на рассмотрение ближайшего заседания учёного совета нашего института будет вынесен уже практически решённый вопрос о создании лаборатории информатики и бизнеса, которая сразу же активно включится в исследования по обсуждаемой нами, уважаемые коллеги, проблеме. Спасибо.
Щедринов вскочил с места и выкрикнул:
— Извините, [...], но кто вам давал полномочия выступать с заявлениями касательно сметы НИР без согласования с дирекцией? Товарищи! – обратился он к залу. — Представленный здесь материал, вероятно, имеет большое научное и практическое значение, и поддержка с нашей стороны возможна, если дирекция и учёный совет примут соответствующее решение. В связи с этим профессору Полотенцу следует сначала оформить своё предложение в установленной форме, адресовав его директору, академику Иванникову, а уже потом, когда решение будет принято, раздавать гарантии.
Имя и отчество Полотенца я опять запамятовал, уж извините. Оттого и многоточие в реплике Щедринова.
— Коллеги, коллеги, эфо вафы внуенние дела, зесь не мефто их офудать, — на правах председательствующего вмешался было Волосатиков. Но голосок у него был слабый, и никто его толком не услышал, и никаких последствий эта его реплика не поимела.
Полотенец внимательно выслушал Щедринова и сказал:
— Это выступал заместитель директора ТУПИКа по науке. Поблагодарим его за существенное дополнение. Спасибо.
Серпуховской кивнул, а тонкие бледные губы Волосатикова растянулись в понимающей ухмылке. Аспирантка чуть слышно цыкнула на него, и улыбка тут же пропала.
— Так это что же, извините, вы собираетесь человека к компьютеру подключать на манер флэшки, да? — вдруг спросил кто-то из первого ряда.
— Ну что вы! Не всех, конечно, а только выдающихся учёных согласно списку, утверждённому Минобразования. Предложения по изменениям и дополнениям к должностным инструкциям уже подготовлены и согласованы с руководством многих научных учреждений и вузов, — значительно ответил Серпуховской.
— А если я не согласен?
— Моё личное мнение на этот счёт такое, что участие в развёртываемой нами программе должно быть добровольным. Но если смотреть вперёд, то вот вам пример. У нас до сих пор многие кадры старшего поколения так и не удосужились овладеть персоналкой — разве это нормально, а? Одна из причин, по которой наши заокеанские заклятые друзья хронически опережают нас в научных достижениях, состоит в том, что они решительно избавлялись от каждого научного работника, не проявившего должной настойчивости в освоении новых информационных технологий. Так что добровольность должна здесь сочетаться с пониманием государственных интересов, а государство, вне сомнения, будет заботиться о том, чтобы требуемый уровень понимания, соответствующий стоящим перед ним стратегическим задачам, был достигнут.
— А вот ещё какой вопрос. Когда я подключаю свой компьютер к сети, в него иногда оттуда, из сети, забирается злобный вирус. Можно ли ожидать появления ещё более злобных вирусов для наших мозгов? — спросил молодой учёный из вычислительного центра Академии Наук, которого Макарон где-то встречал уже — кажется, за рубежом. — Или вы для нас антивирусы разработаете?
— Молодой человек, — ответил Серпуховской. — Мы здесь собрались для серьёзного и принципиального разговора, а не для упражнений в острословии.
— И всё-таки, ответьте по существу, — настаивал оппонент.
— Нами предложены технические средства, которые обеспечат загрузку для обработки только сертифицированной информации. Напоминаю, что это, в конечном счёте, в ваших же интересах. Вам больше не потребуется сутками торчать в библиотеках, чтобы найти требуемый законодательный акт. Подчёркиваю: все мероприятия по распространению общественно полезной информации будут совершенно бесплатными для организаций и лиц, участвующих в программе.
— У меня ещё один вопрос. Какая требуется пропускная способность линий связи для того, чтобы ваша система успешно работала? Ведь человеческий мозг оперирует несоизмеримо большими объёмами информации, нежели компьютер, — не унимался оппонент.
— Мил человек, да какое кому дело до той информации, которой оперирует ваш мозг? Главное — поместить в него ту информацию, которую надо. Вам надо, — сделал ударение на слове «вам» Серпуховской.
И как-то настороженно взглянул на аспирантку.
Та на всякий случай поправила волосы.
Тут слово взял Макарон.
— Уважаемые коллеги, — обратился он к аудитории. — Удивлён, что рецензенты обошли вниманием по крайней мере один важный с кибернетической точки зрения аспект информационной безопасности предлагаемого проекта. Я имею в виду систему сертификации. Если я правильно понял, тот, кто её контролирует, получает возможность загрузить в мозг человека лживую информацию для достижения своекорыстных целей...
Макарон не придавал большого значения своим собственным словам; но он привык задавать вопросы на научных мероприятиях: ведь мероприятия эти затем и организуются, чтобы желающие могли выяснить детали. Вот и спросил первое, что пришло в голову.
Ответ его неприятно удивил.
— Друзья! — прошелестел Полотенец, прервав Макарова. — Разумеется, проект необходимо предусматривает некоторые компоненты, составляющие служебную тайну, и это, в частности, касается существа вопроса, заданного лаборантом нашего института.
Аудитория недовольно зароптала. Дескать, а зачем тогда нас собрали?
Полотенец как ни в чём не бывало продолжал:
— Друзья мои, от столь высокого и уважаемого собрания секретов нет и быть не может. Но поскольку в наши ряды пробрались по досадному недоразумению лица, не имеющие учёной степени, — он указал взглядом на Макарона, — и в силу недостаточной квалификации не способные вполне осознать необходимость соблюдения конфиденциальности, мы обсудим с вами этот вопрос несколько позже. Если, конечно, вы будете настаивать.
Аспирантка что-то быстро строчила в блокноте.
Под потолком металась туда-сюда телекамера, сканируя лица сидящих в зале.
Лица были бесстрастные и вдумчивые — сканировать было нечего. Лишь Макарон выглядел обескураженным. Он махнул рукой и сел.
Дискуссия меж тем продолжалась своим чередом. Из зала раздавались осторожные вопросы, с трибуны следовали уверенные ответы. Позабавил присутствующих лишь последний вопрос.
— Извините, пожалуйста, — спросил Щедринов, — правильно ли я понял, что никакого хирургического вмешательства в мой организм для подключения к предлагаемой вами человеко-машинной системе не потребуется?
— Да бросьте вы, какое вмешательство? Вы просто надеваете шлем — и всё, — ответила симпатичная аспирантка, поскольку взмокший от напряжения Серпуховской уже направлялся, поглядывая на часы, к выходу из зала.
Завершил дискуссию Полотенец.
— Дорогие друзья! Поздравляю вас всех: мы стали участниками поистине эпохального события. Наука в нашем лице сказала своё веское слово, не позволив некоторым некомпетентным кругам задушить на корню начинание, которое уже через несколько лет перевернёт баланс сил на нашей планете и изменит её лик до неузнаваемости. Мы отмечаем очередную победу научного знания над косностью и невежеством — победу, ещё раз доказывающую неотвратимость торжества прогресса и разума. Спасибо! А теперь позвольте пригласить всех присутствующих, кроме не имеющих учёной степени, на небольшой фуршет, посвящённый этому судьбоносному совещанию. Там, на фуршете, в неформальной обстановке можно будет обсудить финансовые и другие детали реализации проекта. А вас, [...], — обратился он к Волосатикову, приглашаю 15 апреля в конференц-зал ТУПИКа на заседание, посвящённое присуждению вам звания почётного профессора нашего института.
Заметив краем глаза, что Щедринов опять привстаёт с места, он добавил миролюбиво:
— Соответствующее предложение лежит у меня в кейсе и в ближайшие часы будет у вас на столе, [...].
Вечером Макарон настрочил Садовскому электронное письмо о своих впечатлениях. Письмо Садовский получил, но отвечать благоразумно не стал. Назавтра сказал Макарону, что не было никакого письма.
А Макарон-то уж возмущался!
— Это такое, — говорил бывший кандидат, — такое! Лукьяненко с его «мозгами в бутылке» пора на отдых. И Ярославцеву туда ж. Тут всё круче: сами как миленькие по бутылкам рассядемся, и ещё спасибо скажем!
— Да хорош тебе. Не гони пургу, — похлопал его по плечу Садовский. — Обыкновенный пиар. Причём довольно глупый. Не трепались бы они об «эпохальном» и «судьбоносном» событии — в сухом остатке банальная новая технология, в которой, в общем-то, нет ничего революционного. Вместе с ней тут же выстроится правовая среда, которая, конечно, будет работать паршиво, но будет. Не используют же двадцать пятый кадр на телевидении, хотя могли бы.
В лаборатории все хорошо знали, что Макарон всегда всё преувеличивает — лишь бы потрепаться. А Макарон и впрямь, по своему обыкновению, преувеличивал. Неужели непонятно?
— Какими только страшилками нас не пугали! — разговорился Садовский, которому надоело ждать, пока еле шевелящийся интернет наконец доставит ему статью «Революция в образовании? Педагогическое чудо в детском доме “Малютка”». Интернет в последние недели вообще стал работать из рук вон плохо. — Ядерной войной пугали, глобальным потеплением пугали, и генетически модифицированными организмами, и СПИДом. А на самом деле случилось что? На самом деле случился Обвал, которым никто не пугал. Так будет и на этот раз, — продолжал он философствовать, — вот увидишь! Что-нибудь непременно стрясётся, но что именно — об этом можно сказать одно только: случится заведомо не то, о чём орут журналисты и пишут фантасты.
Статья наконец-то притекла, и оказалось, что в доме «Малютка» уже используют в опытном порядке технологии Волосатикова. Уже три года, оказывается, используют! Результаты замечательные: детишки отличаются высокой духовностью, патриотизмом, образцовым поведением, поразительным уровнем интеллекта и в армии показывают отличные результаты в боевой и политической подготовке. Правда, в физической несколько отстают от сверстников, но медики считают, что эта проблема разрешимая.
С прошлого года, как оказалось, в эксперименте участвуют ещё несколько детских садиков.
— Меня настораживает таинственность, которую накручивают вокруг этого мероприятия, — попытался возразить своему другу Макарон. Он заметно похудел за последние дни и сейчас стоял какой-то обвислый за спиной у Садовского, держа в одной руке очки и другой растирая переносицу.
— Пиар, мой друг, пиар. Чтобы раздобыть денежку, нужно представить проект как нечто очень новое и загадочное. Между прочим, у меня на экране сейчас статья, где чёрным по белому написано: эта технология, мол, целых три года используется в одном из детских домов, и результаты весьма впечатляющие. Правда, — замялся Садовский, — тут ещё пишут о гарантированном патриотизме выпускников детского дома. Гляди-ка, они все, несмотря на высокий IQ, оказались в войсках почему-то, причём там, в горах. Но, быть может, в горы попали потому, что всё-таки не относятся к целевому социальному слою проекта Серпуховского?
— Не Серпуховского, а Волосатикова. Серпуховской — типичный прилипала.
— Идеи-то Волосатикова, а вот программа — дело рук Серпуховского. Волосатиковы на такое неспособны. Но если что-нибудь пойдёт не так, повесят именно Волосатикова, и повесит не кто иной, как Серпуховской.
— Тогда уж, знаешь ли, не Серпуховской, а Полотенец.
— А это ещё что за перец?
— Наш, ТУПИКовый. Из лаборатории биотехнологий.
— Так, вот с этого места поподробней, пожалуйста...
В течение последующей недели, вплоть до 15 апреля, когда Волосатикова короновали, невзирая на отсутствие докторской степени, в почётные профессора ТУПИКа, ничто больше не напоминало о киберидеологии, кроме выступления по телевидению некоего К. Бессмертного. Этот тёзка Макарона счёл за благо временно скрыть свою подлинную фамилию, но лицо не скрывал.
Идея, над которой работал Бессмертный, состояла, как он сам говорил, в создании условий для научного прорыва в решении проблемы бессмертия. Он был настроен на этот счёт вполне оптимистично, при всяком удобном случае подчёркивая, первое, способность организма к неограниченному воспроизводству любой своей ткани и, второе, возможность замены носителя личности и сознания. В смысле, биологического — искусственным. Обещающие сообщения о возможности продления жизни путём устранения патологических генов и генов старения он обозвал в своём телевыступлении ересью и тупиковым путём. Это, мол, не решает фундаментальной проблемы невозобновимости функций некоторых органов. Реально, говорил К. Бессмертный, создать банк искусственно выращиваемых органов для замены состарившихся. Такая организационная структура, между прочим, решит и проблему финансирования инвестиций в технологии неограниченного продления жизни.
Большие надежды Бессмертный связывал и с идеями Волосатикова, недавно ставшими достоянием гласности.
— В самом деле, — рассуждал Бессмертный, — обеспечение биологического бессмертия создаёт новую проблему, которую подметил ещё Ефремов: проблему переполнения человеческой памяти. На самом деле это, конечно, не проблема: бессмертные просто будут забывать прошлое. Мы с вами его и так забываем, и никто не подымает панику по этому поводу. Но если мы хотим помнить больше, а забывать меньше, то человеку необходим будет симбиоз — я подчёркиваю, именно симбиоз, и здесь я иду дальше Волосатикова, мыслящего ограниченно и узко — ну, ему простительно, он же учёный, — симбиоз человека и машины. Машины, обладающей потенциально неограниченной памятью и невероятной скоростью доступа к ней.
Бессмертный говорил быстро и не очень связно, словно торопился успеть реализовать бессмертие прежде, чем умрёт. Сумасшедший, понятно.
Проблема была в том, что он всё это говорил не в телестудии, а на площади, где собрались его сторонники и последователи, и сторонников было очень много. Площадь была заполнена народом до краёв.
Вряд ли в Авксоме можно было найти столько сумасшедших. Значит, они были нормальные. Что ж, их право.
На самом-то деле стремление человека к физическому бессмертию вполне понятно и, по мнению автора этих строк, ни в коей мере не безнравственно (хотя тут с ним многие его знакомые не согласны). Но автор-то, как и читатель, знает кое-что о действительной сущности идей Волосатикова — той сущности, о которой сам Волосатиков понятия не имеет, к сожалению.
А вот Серпуховской с Полотенцем — совсем другое дело. Они, быть может, и знают.
Не понимаю я таких людей. Не понимаю, и всё. Тормоз я, наверное.
Ни Садовский, ни Макарон пока не в курсе, что за К. Бессмертным стоят всё те же интересы, что и за Волосатиковым. Наших героев в деятельности новоявленного танатомаха удивляет лишь то, что он умудрился получить эфирное время и благосклонные отзывы тележурналистов.
Итак, ничто, кроме этой мелочи — демарша К. Бессмертного — не напоминало в эти дни нашим героям о киберидеологии.
А должно бы было напомнить.
Потому что именно в этот период Янночка Дарк зачем-то прислала Макарону по электронке URL одного удивительного документа под названием «Не смотрите на звёзды. Программное заявление Д.А. Нилова». Собственно, документ представлял собой обыкновенную пародию на хорошо заметные тенденции последних десятилетий в сфере массового сознания — крутой поворот от романтических настроений эпохи прорыва в космическое пространство к голому практицизму, который всё измеряет в деньгах, даже и не задумываясь о смысле подобной меры. За строками памфлета невооружённым глазом видна была зелёная тоска его автора по тем славным годам, когда люди ещё не стыдились просто любить, просто делать открытия, просто мечтать — без коммерческой оценки этих деяний и без её выражения в форме чистой текущей стоимости. Зелёная такая тоска, детская.
Видна-то она была, но только вот не всем! И это очень хорошо просматривалось на форуме, где высказывались читатели Программного заявления. Аудитория форума чётко разделилась на две партии: сторонников того, чтобы на звёзды смотреть-таки, и тех, кто полностью разделял заглавный тезис программы.
Причём, к удивлению Макарона, среди последних было немало таких, кого именно пародийное Программное заявление убедило на звёзды не смотреть, а вместо этого обратить свои взоры к земле — верней, к третьей планете Сигмы Большого Семинога — планете, на которой ещё столько проблем, жаждущих приложения человеческого усердия!
Как потом оказалось, как раз ради этого феномена специалист по социальной кибернетике Янна Дарк отправила Макарону тот URL. Ей было интересно, какие соображения кибернетического плана родятся на этот счёт в голове молодого исследователя — неостепенённого, но, несомненно, талантливого.
Всего несколько недель спустя памфлет Д.А. Нилова сыграет самую неожиданную роль в триумфальном шествии киберидеологии по несчастной планетке...
Вот пишу, а самому страшно. Вдруг и вы, коллеги, прочтя предыдущие абзацы, окажетесь в плену холодной логики Программного заявления? Ведь то, что я не привёл её во всей леденящей красе, вовсе не помешает вам эту красу воспроизвести по начальной посылке и конечному выводу.
На самом деле та логика ошибочна в корне. Уж кто-кто, но автор Программного заявления понимал её провокационность лучше других, преследуя цель заставить умы читателей найти изъян. Найти — и самим постичь всю беспросветность, всю зыбучую болотистость мира, зиждущегося на принципах созданного им документа. Чтобы даже в кошмарном сне не пригрезилась возможность обречь на такой мир себя, своих близких, своих детей, внуков...
Ан вышло-то по-другому совсем.
Автор сам потом, рассказывают, читая форум Программного заявления, белел от негодования: ну надо же так всё извратить? ну почему они не видят очевидного? да сколько ж можно, в конце концов?!
Молча, правда, белел.
Но, тем не менее, там, в форуме, он ещё не один месяц упорно играл роль принципиального защитника идеи не смотреть на звёзды. Пытался довести до абсурда. Думал — дойдёт.
Не дошло.
Тогда он организовал Поединок. Согласно замыслу, один из товарищей Д.А. Нилова по Сен-Симонскому клубу реконструкции истории (члены которого, кстати, однажды составили письмо потомкам с заветом не покладая рук восстанавливать исторические события — с этим посланием Ричард был хорошо знаком ещё со школьных лет, и оно во многом определило научные интересы будущего хронофизика) — один, значит, из товарищей Д.А. Нилова должен был в конном поединке повергнуть автора Программного заявления наземь, знаменуя тем самым торжество светлых идей Грядущего над тёмной неправдой Настоящего.
Но исход Поединка, и впрямь состоявшегося, заснятого на цифровую камеру и в формате Lindows Media Video помещённого на один из популярных сайтов интернета, лишь добавил сочувствия идее невзирания на звёзды. Дескать, оппоненты не в силах победить в открытой дискуссии, вот и ставят на колени — или, чтобы быть документально точным, кладут на лопатки — силою.
Пусть это только игра, но всё же... Не отказались ведь от насилия борцы за романтику! Не нашли других аргументов!
И партия юморной интерпретации Программного заявления потерпела фиаско. И лёг на дно, возмущённый людской косностью (так он решил), сам Нилов.
Да и как тут не потерпеть фиаско, когда вдруг стала достоянием общественности информация, что сам Нилов работает в Сен-Симонском филиале банка «Аргон», к которому уже подбирались мало-помалу щупальца Авксомского управления по борьбе с экономическими преступлениями! Подбирались они в связи с делом другого хорошо знакомого нам банка, а именно банка «Н.А. Ветер & C° LTD».
Такой вот железный аргумент. Нилов всей своей жизнью доказывает: не до звёзд нам, ребята, не до звёзд. Из-за синей горы понагнало другие дела, как поётся в песне.
Должно бы было всё это как-то насторожить Макарона. Должно было. Но тот был и так переполнен событиями, которые не с каждым случаются, — рядовой сетевой форум должным вниманием удостоить оказался просто не в состоянии.
Выходные, последовавшие за коронацией Волосатикова, Костя Макаров провёл в байдарочном походе. Впервые в жизни он, невзирая на слабое зрение и презрев природную свою общительность, пошёл в поход в одиночку.
Надо было привести в порядок нервную систему.
Байдарка тихо скользила по тихой реке. Предзакатное светило висело над бесконечными заливными лугами. Стрижали стрижи. Камыш шептался с одноногой выпью — спой, мол, светик, не стыдись!
Было прохладно и тихо; но неспокойно было. Фронтовая была тишина.
У Макарона была тайна: он, подобно беляевскому Вагнеру, мог распараллеливать мыслительный процесс. Правда, пользовался этой способностью редко. Утомительно всё-таки. Но сейчас как-то вышло само собой.
В одной виртуальной голове крутилась мысль, а не связана ли утрата учёной степени с деятельностью Серпуховского и Полотенца? Может быть, и связана, полагала виртуальная голова. Но вот ведь загвоздка: как они всё это провернули? А лаборатория? Товарищи? Неужели все как один предатели?
На этом месте мысли вздыбились, как горячий конь над обрывом: стоп! Давай исходить из того, решил наш несчастный персонаж, что я имею дело с какой-то загадкой, и поскольку понятия не имею, что же такое происходит, постольку не имею оснований думать гадости о своих товарищах, за исключением разве что тех гадостей, которые я думал о них всегда.
Крутила, крутила виртуальная голова эту незадачу с разных сторон, но незадача ни в какую не решалась.
Другая виртуальная голова подумывала, когда бы было сподручней внести диссертацию в специализированный совет. На обновление данных и библиографических списков, думала виртуальная голова, уйдёт не меньше двух месяцев. Результаты опытов не нужно менять. Но в июле-августе спецсовет не работает. Значит, по-любому в сентябре.
Третья виртуальная голова рассуждала, что конкурсные документы на замещение должности доцента наверняка тоже утрачены — ведь там упоминалась учёная степень. Своей копии контракта с ТУПИКом Макарон, разумеется, не обнаружил: она должна была лежать в том же ящике стола, где и копии кандидатского диплома. Но зарплата пока идёт по доцентской ставке — за вычетом надбавки за степень. Это очень странно: он слишком молод, чтобы получить должность доцента без степени. Надо полагать, штатное расписание на будущий учебный год исправит эту несообразность.
На горизонте показалось селение. Макарон подгрёб к берегу. Вылез, схватив за косу старую плакучую иву, на берег. Вытянул байдарку, припрятал её за корягой — с берега не видно — и направился к домам. Где дома — там магазин, а где магазин — там харчи.
Ларьков было два. В одном сосиски «молочные» стоили восемьдесят рублей за килограмм, в другом — сто тридцать. В том, где по восемьдесят, они были свежее, так как их быстро разбирали.
Макарон пошёл ко второму.
— Берут? — спросил он, кивнув в сторону сосисок.
— Берут, отчего ж не брать? Сосиски вкусные, — ответил выбритый до синевы пожилой продавец со шрамом на щеке и незажжённой «беломориной» в зубах. Одет он был в чёрный новенький ватник, и пахло от ватника — нафталином, от продавца — чесноком.
— А на том конце деревни они по восемьдесят.
— Так я ж на этом торгую. А на том — да, по восемьдесят.
— И берут? — растерянно повторил Макарон.
— Берут иной раз, отчего же не брать?
— Да оттого, что дороже.
— Так что ж я их, отговаривать, что ли, буду? Которые берут — я им отвешиваю. Ты-то, чай, не возьмёшь?
Макарон промолчал. Купил спичек, посудачил ещё минут десять с продавцом — тот скучал столь откровенно, что Макарон пожалел его — и пошёл за сосисками на другой конец деревни.
Между тем киоск с дешёвыми сосисками закрылся, и пришлось возвращаться за дорогими.
Настроение, правда, было уже не то. Вы никогда не пробовали добровольно отдать двадцать шесть рублей за двести граммов сосисок, зная, что на самом деле они стоят на десятку меньше? Макарон, вернувшись к нафталиново-чесночному продавцу, так и не смог себя пересилить — сосисок не взял. Купил полбуханки чёрного, таранку и две банки мясных консервов.
С такой скромной добычей костёр разводить не хотелось. Макарон, отмахиваясь от назойливой мошкары (как рано она повыползала в нынешнем году!), поставил палатку над кручей; чертыхаясь, втащил наверх байдарку; спустился умыться; затем залез в палатку, включил аккумуляторный фонарь и при его свете отужинал всухомятку.
Запив консервы «кока-колой», он улёгся на спину, выключил фонарь и принялся релаксировать. Но, будто назло, в голове назойливым шмелиным гудением звучал баритон Силаева, объяснявшего одному своему аспиранту, что если один и тот же товар продавать в трёх торговых точках по разным, а не одинаковым, ценам, то выручка будет больше, потому что... И, далее, что система цен, по результатом последних исследований специалистов ТУПИКа, — эффективный рычаг управления социальной динамикой, который вскоре, раз уж открыт, будет задействован. Он выведет, наконец, нашу покалеченную Обвалом экономику на магистральный путь развития. И покалечена-то она не столько Обвалом, сколько пост-обвальными соотношениями цен, когда труд созидательный, и в особенности труд интеллектуальный, стоит гроши. Ведь экономику запросто можно сбалансировать совсем другими ценами, — авторитетно баритонил Силаев в Костином воспоминании, — и технологии тогда попрут другие.
Управлять-то через систему цен можно, подумал тогда Макарон, присутствовавший вечность назад, ещё кандидатом, при этом диалоге. Можно. Если есть согласие насчёт целей управления.
А если нет — так уж лучше не управлять.
Можно, текли дальше ленивые мысли засыпающего Макарона, даже притчу придумать, как плыл корабль без руля и без ветрил навстречу неведомым передрягам, и дружна была его команда, но вот один недальновидный матрос изобрёл руль, и каждый захотел стать у руля, и кончилась эта короткая история очень печально, и с тех пор бродит по третьей планете Сигмы Большого Семинога предание о корабле «Мария Селеста».
И заснул Макарон. Во сне увидал он прокуренный зал...
Сцена 15 апреля представилась ему наоборот. Теперь Волосатикова судили за злоупотребление доверием, и адвокатом был некто, чьё имя начиналось на С (полностью Костя не мог потом вспомнить), но точно не Серпуховской, хоть и был похож как вылитый на Серпуховского. Самое смешное, что именно он почему-то огласил в конце обвинительный вердикт. Несчастного приговорили к скромному штрафу — как раз на полкило молочных сосисок.
Проснулся Макарон с мыслью, что притча, то ли придуманная им, то ли приснившаяся, концептуально неправильна и социально вредна. Руль — вовсе не зло. Это команда попалась скверная. Надо было попросту сесть и провести грамотный системный анализ целей.
«На то ж мы и кибернетики!» — гордо подумал Макарон.
Надо было готовить завтрак. И тут на месте Макарона всякий турист дозрел бы до дорогих сосисок: желудок просто сводило, а на консервы наш искатель романтики смотрел как чёрт на распятие. В самом деле, сколько можно кормить молодой, здоровый, талантливый организм одними консервами?
Сосиски по сто тридцать весело булькали в кипятке над костром, разведённым под обрывом, где нет ветра (те, по восемьдесят, всё ещё были закрыты). Костя тем временем загорал, вытянувшись во весь свой немалый рост на кое-как сложенном брезенте палатки, и слушл радио. Поутру было холодновато; да что ж с того! Тани здесь нет, не отчитает за безответственное — точнее, за необщепринятое — отношение к своему здоровью.
Нет, всё-таки зря с собой Таньку не взял!
Поначалу по радио шёл концерт, и это было приятно. Потом вдруг диджей после витиеватого предисловия — ну почему в диджеи берут людей, совершенно не способных к импровизации?! — представил слушателям — кого бы вы думали? — Волосатикова! Тот шамкал и мямлил минут тридцать, объясняя перспективы, которые открывает человечеству одна технология, разработанная в Тамбовском институте животноводства.
Нету харизмы у Волосатикова, нету!
— Главное достоинство технологии в том, — отметил свежеиспечённый почётный профессор ТУПИКа, — что подключённый к сети вычислительный модуль — вот вы, например — даже не осознаёт, что его мозг проводит уникальные расчёты. Это вообще не ваше дело, что обрабатывает ваш мозг, а вы продолжаете спокойно заниматься своими обычными делами. Только в нашем шлеме. Ведь мозг обычно-то для всей рассудочной деятельности использует процента два своих клеток. Максимум пять. Они остаются в вашем распоряжении — мы на них не претендуем.
— А как же в образовании тогда использовать? — удивился наивный диджей. — Наверное, есть какая-то особенность?
— Да так и использовать. Если вы что-то нужное изучили через нашу аппаратуру, то вы даже не знаете, что вы это знаете. На том и основана воспитательная эффективность нашей технологии, что рассудок не вмешается в систему правил, загруженных в мозг. Он может только её дополнять, не зная об её существовании. Видите, как всё просто и надёжно?
— Действительно... А вы сами пробовали обучаться по этой технологии?
— Разумеется, разумеется! — радовался почётный профессор, отчаянно картавя. — И вот что должен сказать. Если кто ещё не читал Программное заявление Д.А. Нилова — обязательно почитайте! Cразу же улóвите границу между областью рассудка и областью правила. Дискуссия в интернете вокруг заявления убедительно показала: большинство наших граждан рассуждают трезво и ответственно. Их уже нельзя шутя увлечь в сиянье звёзд, в морской прибой или там ещё в какой-нибудь мезозой. Люди, понимаешь, научились думать ответственно. Они соображают, что куча нерешённых проблем перед нашей Державой, что не вот-то выживешь в нашем конфликтном, жёстком, суровом мире. Это просто — взять да и разбазарить интеллектуальные и материальные ресурсы на звёздные дали, не обещающие никакого повышения благосостояния нашим гражданам, понимаешь, да? Новый, постинформационный, этап развития человечества основан на сознательном контроле над вольностями рассудка с целью максимального повышения эффективности цивилизации.
«О критериях эффективности ни слова, подлец, не сказал, — отметил про себя Макарон, который ещё с той памятной презентации в Институте прикладной математики надулся на Волосатикова и его хозяев как клещ на слона. — Знает кошка, чьё мясо съела».
Диджей дал почётному профессору выговориться до дна, после чего сам принялся в энергичных выражениях рисовать один за другим горизонты стремительного прогресса Державы. Дескать, теперь-то уж она точно займёт подобающее своей героической истории место среди других держав планеты. Если, конечно, не разбазарит и эту технологию.
Волосатиков время от времени с чувством поддакивал диджею.
Диджей, как выяснилось, — сторонник Нилова. Он, представьте себе, даже знает людей, готовых вложить немалые деньги в превращение «Программного заявления» в политический брэнд…
— Вот и правильно. Ты поглядь, за ум взялись! — радостно раздалось откуда-то с небес.
Рядом с бывшим кандидатом наук, расстелив чёрный свой ватник, сидел нафталиново-чесночный продавец и курил беломорину.
Макаров чуть не перекрестился с перепугу, а поняв, что чуть не перекрестился — фыркнул, сдерживая смешок. Подумать только, какие условные рефлексы сидят в подкорке!
— А то! Скоко денег на ветер повыбрасывали! Вона, пока там у них на Марс вездеходы отправляют, а те в пропасти валятся, мы их — раз! Они у нас вона где будут! Пущай их себе летают.
Костя хотел было спросить: «Вы правда верите в то, что говорите?», но вместо того нехотя вымолвил:
— Мировая экономика, Фёдор Степаныч, пересыщена деньгами. Их попросту некуда тратить. Недогруженные мощности — только у военных и у космической промышленности.
— Какой я те Фёдор Степаныч?! Я как раз Валера. А тебя-то как звать?
— Зови Костей Макароном. Так я говорю, — Косте и здесь, на лоне природы, приспичило позанудствовать, — экономика так устроена, что она обязательно создаёт излишек. Понимаешь? Из-ли-шек. Лишний он. Не прожевать столько, хоть лопни. На нём, на излишке, можно в космос улететь, хоть это и глупо; можно на него атомных бомб наклепать — это ещё глупее; а вот дачек на него настроить нельзя, поскольку вся земля, годная под дачи, и весь тёс, из которого их можно было бы соорудить, уже куда-нибудь пристроены и не особенно оттуда высвобождаются. Тёс ещё, положим, можно...
— Болтун ты.
— Да, есть грех, — согласился Макарон, жуя былинку.
— Именно что грех.
— Это ты ещё с моим приятелем не знаком, Садовским. Он бы тебя сейчас по полной программе загрузил про предназначение человечества в оживающей Вселенной. И так складно грузит, что я даже подчас сомневаюсь: может, он на самом деле так думает?
Речь Макарона текла лениво: собеседник был неинтересный, да и где возьмёшь интересного собеседника в этой глуши? Эх, надо было Таньку-то с собой взять! Да и обидится она, что не взял.
— Не, — возразил продавец, чиркая зажигалкой. — Думал бы на самом деле, — он сделал ударение на «о», — помалкивал бы. А раз талдычит, значит, есть какой-то интерес.
— Да какой у него интерес? Один у него интерес — поболтать.
— Воду на вас возить надо. Туристы! — озлился вдруг Валера, встал и размашистым шагом пошёл прочь.
На берегу осталась пустая четвертинка.
Костя нюхнул. Пахло сивухой.
Когда он с аппетитом принялся наконец за сосиски, на штанах вдруг задёргался мобильник. Звонила Таня.
— А у Силаева-то, слышь, инсульт!
— Вот те на!
— Звонила ваша Заборцева, искала тебя. Вот рассказала.
— И чего ещё рассказала? — новость разозлила Макарона, поскольку теперь, не ровен час, придётся навещать коллегу в больничной палате, вдобавок ко всем прочим нескладухам.
«Ага, без степени остался я, а инсульт у него! Где справедливость?» — вспыхнула в мозгу злая мысль.
Костя почему-то решил её не озвучивать.
— Помнишь, ты рассказывал, что он тогда попросил студента разменять тысячу в столовой?
— Не-а.
— А тот пошёл к кассе, кинул туда полсотни буказоидов и сказал: за него вот, сдачи не надо.
— А, ну да.
— Так Силаев, оказывается, на этом деле поехал. Он сначала ходил к кассирше, чтоб та отдала лишние деньги, а он, мол, вернёт хозяину. Та, понятно, не отдала: мол, сам пусть и приходит. Потом к заведующей. Та его тоже направила. Потом через завотдела разыскал того студента и пытался вернуть ему пятьдесят баксов. Тот посмеялся, положил ему на стол ещё стольник, развернулся и укатил на BMV. Тут-то Силаева вашего и уконтрапупило.
— М-да... Жалко мужика. Умный был мужик.
— Да он жив и, вроде, опасений не вызывает.
— Речь в порядке?
— Не знаю я. Ладно, отключаюсь, у меня батарейка на нуле. Чмоки!
Силаева было жалко. Макарону нравились его рассуждения о государственных финансах. Нравились потому, что их всегда можно было вывернуть наизнанку, обратив в нонсенс. Это было тем более просто, что в Авксомской державе финансы и впрямь представляли собой театр абсурда. Как, впрочем, и по ту сторону Океана.
Ясно было, что финансовая система держится на каких-то совершенно неестественных подпорках. Заметная инфляция в условиях профицита бюджета, священная корова стабилизационного фонда на фоне зияющих прорех в финансировании самых неотложных социальных расходов. Под лозунгами экономии и повышения эффективности система образования Авксомской державы (до Обвала считавшаяся образцовой) с непонятной настойчивостью демонтировалась. Медицина быстро трансформировалась в бизнес — а бизнес, как известно, должен заботиться о спросе на свои услуги, иначе — банкротство.
Это всё было как-то нелогично, необъяснимо.
Некоторые прорехи, правда, начали латать — за последние годы заметно улучшилось финансирование армии, органов внутренних дел, спецназа... Оно и понятно: терроризм. Страшная угроза огромной Державе со стороны крошечной псевдо-теократической империи горцев, формально являющейся неотъемлемой частью оной Державы.
В общем-то, образованию и науке тоже грех жаловаться. Уже лет пять ТУПИК не сидит без электроэнергии и тепла с сентября по ноябрь, как бывало прежде, в первые послеобвальные годы. Уже вновь публикуют кое-какие учебные материалы, и не требуется больше приглашать в ресторан нужных людей, чтобы выпустить тонюсенькую методичку. Такие вот достижения.
Правда, зарплаты лаборанта по-прежнему едва хватает на оплату койкоместа в общежитии.
Профессиональному моделисту, каким был Макарон, нетрудно догадаться: причин инфляции две. Первая — в продолжающейся откачке средств из отраслей с медленным оборотом капитала, вроде тех же образования и здравоохранения, в сферу коротких денег: в финансы, рекламу, торговлю оружием, наркоторговлю, массовую культуру, спортивный бизнес. Вторая — в невозможности истратить нефтедоллары на мировом рынке, чтобы купить на них товар и погасить им ту массу бюджетных рублей, которая впрыскивается в экономику в обмен на выкупаемые баксы. Там, на мировом рынке, эти самые доллары даром никому не нужны: закордонные заправилы бизнеса сами бы от них с удовольствием избавились.
Интересно, сколько ещё зелёных фантиков удастся закачать в отстойники вроде Авксомской державы и Поднебесной империи?
И что будет потом?
Как ни странно, именно на этом «потом» зиждился тайный, тайный, тайный оптимизм Макарова, скрываемый даже от самого себя под тремя накатами пессимизма, скепсиса и демагогии. Хоть и не было у него никаких научных оснований для оптимизма. Никаких.
Кроме того загаженного подвала под хозяйственным корпусом института...
Умирало лето. Лаборатория, которая в июле, как водится, расползлась по дачам и заработкам, теперь снова мало-помалу наполнялась привычною суетой.
Садовский, полон сладких воспоминаний о Золотых песках — впервые в жизни провёл отпуск у моря — никак не мог найти себе занятие по душе. Две темы он завершил победными многоточиями ещё весной, и теперь его деятельная натура стремилась найти компромисс между собственным любопытством и куда более взрослыми проблемами окружающей его научной среды.
Коллеги сбивались с ног в попытках заключить так называемые «договоры на научное обслуживание». Но с этим — не к Садовскому. Он считает, что заработать деньги на науке может только шарлатан. Секрет его максимализма прост: спекуляция наукой требует специфического навыка, который у Садовского отсутствует.
Внезапно научная среда вдруг сама нашла Садовскому занятие.
В кабинет вошёл, разя перегаром, инженер Шероховатов. Тот самый, который по весне глубоко огорчил ранимого Садовского, потребовав с него рецензию на какую-то свою работу. Наверное, на диссертационную.
Садовский внутренне сжался — ну неприятно ему было общаться с Шероховатовым. Тот, когда в подпитии, ведёт себя иной раз просто омерзительно. Вообще-то Шероховатова можно понять: он был там, в горах, воевал с горцами, сам отрезáл им головы — око за око... И теперь, по возвращении из горного края, ему было как-то странно даже, что есть люди, не понимающие, что сейчас они есть, а завтра им можно отрезать голову, и, в общем-то, ничего...
— Привет, — сказал Шероховатов, фамильярно обратившись к Садовскому по уменьшительному имени. — Ну так я принёс. То, о чём говорили в апреле. Напомнить?
— Да нет, не стоит, я помню. Что ж, давай сюда.
— На, — Шероховатов подал пару десятков страниц текста.
Садовский пробежал текст глазами.
— Не понял... А что же здесь рецензировать? Это, похоже, и есть рецензия.
Это действительно была рецензия какого-то научного отчёта по тематике, связанной с киберидеологией. В двух экземплярах. Первая страница — на официальном бланке ТУПИКа. Не было только заголовка и места для подписи; но для заголовка предусмотрительно оставлено место.
— Ты дурак или притворяешься? — удивился Шероховатов.
— Скорее дурак, потому что не притворяюсь.
— Тем лучше. Твоё дело — расписаться вот здесь. Фамилию и должность я потом впечатаю. Сделаешь всё как надо — в долгу не останусь.
— А работа-то где?
— Работа секретная, а то, что из неё можно тебе читать, отражено в рецензии. Но я читать не советую. Один мой приятель, тоже, видишь ли, кибернетик, слишком много знал, и у него начались кое-какие неприятности. Звали его Костя Макарон.
— А что он такого знал?
— Понятия не имею. Мне-то до него какое дело? Может быть, и ничего такого не знал. Может быть, маленькая неприятность, которая с ним произошла, адресована тебе, мой учёный друг, чтобы ты не делал резких и никчёмных движений.
— Добро, — испугался Садовский. Не то чтобы испугался, но коленки сами собой завибрировали. Наверное, от возмущения наглостью Шероховатова. — Добро, — повторил он уже не столь упавшим голосом. Оставь. Я посмотрю и завтра подпишу, если там всё в порядке.
Он постарался выбрать для слов «всё в порядке» такую интонацию, из которой следовало бы, что он, Садовский, не сомневается, что там всё в порядке, что всё и будет в порядке, но pro forma нужно всё-таки бумагу просмотреть.
Шероховатов выглядел недовольным.
— Я-то оставлю, мне пофиг. Держи, халдей.
Домой Садовский ушёл раньше обычного и совершенно расстроенным. Даже электронную почту не проверил.
…Назавтра лаборатория радостно провожала всеобщую любимицу Янночку Дарк в командировку на Шпицберген. Шероховатов тоже присутствовал. Он был на сей раз трезв, почти не пил и выглядел вполне нормальным. Садовский, по обыкновению, утёк с мероприятия (в его собственной терминологии — с малоприятия) при первой возможности. Шероховатов не сказал ни слова.
Но пять минут спустя явился к нему в кабинет.
Садовский пожалел, что Макарон остался выпивать. Окажись в кабинете они оба — было бы как-то проще. Но делать нечего. В следующий раз надо быть умнее и, по возможности, не оставаться в кабинете в одиночестве.
А ведь ещё вчера Садовский пребывал в обыкновенном для него прекрасном настроении, умело скрываемом под маской перманентной мрачности…
«Блин», — коротко подумал Садовский.
— Не-е, это подписать никак нельзя. Гляди, тут же ошибка на ошибке! Для начала надо бы орфографию исправить и стиль, я тут вот почеркал.
— Слушай, халдей, ты лучше подпиши, а?
По некоторым признакам можно было предположить, что Шероховатов трусил. Ему почему-то очень нужно было получить эту странную бумагу подписанной.
— Нет, ты погоди, погоди. Я даже сам тебе наберу исправленный вариант. А потом ты дашь эту чудесную бумагу Янночке Дарк, пока она не уехала. Она, во-первых, работает над докторской и, следовательно, весит в науке куда больше скромного доцента. Во-вторых, она наверняка знает авторов, на которых ссылается этот документ. Кто такой Серпуховской — я себе представляю и ничего плохого о нём в научном плане сказать не могу. А вот о Нилове впервые слышу. Он из какого учреждения?
— Он из Сен-Симонского отделения Аргон-банка — той шараги, что арендует у нас корпус. Но это неважно. Давай...
— Неважно, важно... Важно. А К. Бессмертный кто такое?
— Кончай тянуть резину. Эта бумага должна быть подписана, и без проволочек.
— Вот Янночка и подпишет. Она занимается в том числе и банковско-финансовой сферой. Это её хлеб. А моё имя в этой области никакого веса не имеет, — Садовский выбрал самую извиняющуюся из интонаций.
— Она завтра улетает.
— Вот и чудненько. А сегодня подпишет. Я же не из вредности — для пользы дела. Я же в таких вещах понимаю, тринадцать лет в науке кручусь.
— Я тоже кое-что понимаю. Удивлён?
Садовский решил переменить стратегию.
— Слушай, давай говорить как деловые люди. Если ты сам до сих пор не догадался, то у меня есть кое-какое встречное предложение к автору этого документа. К нашей с ним обоюдной выгоде. А может, и к твоей, улавливаешь нить?
— Тьфу, — зло выругался Шероховатов. — Послал же бог олуха на мою голову!
И вышел вон.
Под вечер Садовский спросил Янну:
— Янна, к вам Шероховатов не подходил?
— А это кто?
— Инженер, которого весной шеф зачем-то взял в лабораторию. Ну, этот, который всё время в подпитии.
— Нет, не подходил, а что?
Тут Садовский совсем расстроился. Видать, цель — не рецензия. Цель — рецензия за подписью Садовского.
Ну да ничего, может быть, проблема сама как-нибудь рассосётся. Так обыкновенно случается с большинством проблем, которые срочно нужно решить и которые, тем не менее, имеющимися средствами не могут быть решены.
Явился Макарон и тут же уселся за компьютер. Молча.
Автореферат кропает. Торопится.
Что-то он в последнее время какие-то странные намёки стал делать. Позавчера спросил Садовского, что тот думает насчёт полётов сквозь время — может ли такое быть, чтобы они были возможны? Не мог поумней найти тему для трёпа…
Всё-таки, похоже, что-то стряслось с мозгами у Кости на фоне тех событий. Несильно, но стряслось. И немудрено. Тут и сам невольно начинаешь думать, а не пришельцы ли какие-нибудь ему всё это подстроили.
С гроздьев снега, налипшего на ветви, лило, как с белой трикотажной кофточки, которую выстирали, но не отжали, потому что её нельзя отжимать.
Рано в этом году заснежило. Правда, прогноз был оптимистичным: следующая неделя будет тёплой и солнечной.
Октябрь — месяц контрастов.
На днях вернулась Янна. Вернулась с горой фотографий и со странноватыми рассказами о том, как нашли друг друга на шпицбергенском семинаре представители двух дружественных Авксомской державе стран, совсем недавно, до Обвала, входивших в её состав. Холодно было на Шпицбергене — вот и пригрелись друг около друга. В обычной жизни ни за что бы не пригрелись: Дикодим младше Илоны на пять лет с лишним.
Больше всего Янночку почему-то интересовало, разойдутся пути Дикодима и Илоны или же государственные границы не станут преградой любви.
Хотя что тут странного? Янна Дарк девушка одинокая.
Зато докторант.
Садовский ходил довольный, но, по обыкновению, умело скрывал своё довольство под стандартной маской перманентной мрачности.
— Эй, как дела, Садовский?
— У вас лучше, раз спрашиваете.
Довольный он ходил оттого, что заручился обещанием Щедринова профинансировать издание брошюрки про вырожденные матрицы и их свойства.
Была ещё неосознаваемая причина ходить довольным. Состояла она в том, что Шероховатов с тех пор с рецензией больше не приставал и сам куда-то исчез.
Ходил, значит, Садовский довольный, никому в своём довольстве не признаваясь, покуда не уселся в этот снежно-сырой денёк за рабочий стол и не обнаружил во втором сверху лотке для бумаг записку, написанную корявым почерком:
«Диссертацию Макарона провалят. Привет от Полотенца». Далее был указан номер мобильника.
Номер принадлежал кому угодно, только не Полотенцу и не Шероховатову.
Поскольку Садовскому, по большому счёту, было без разницы, провалят Макарона или нет, он никуда звонить не стал, но заметно занервничал.
Что Макарона можно завалить — он не верил. Впрочем... с Макароном иногда случаются чудеса. Неприятные. Этого нельзя не учитывать.
Подумав так, Садовский спустился в актовый зал отдела, куда стекались и другие члены специализированного совета.
К макароновской защите всё катилось ровно и хорошо: и отзывы на реферат были умеренно (не раздражающе) положительными, и количество их было оптимальным — двенадцать, и Макарон был уже не тот увядший и угасший апрельский Макарон. Теперь он движется к защите, как лось сквозь валежник — медленно, весомо и неукротимо, он движется к ней весело и бодро, и мутноватые глаза его, прячущиеся за толстенными плюсовыми линзами очков, глядят вперёд с уверенным прищуром — так смотрят в прицел опытные снайперы. Что ж с того, что с таким зрением, как у Макарона, в снайперы не берут?
Для тех, кто не знает, как на третьей планете Сигмы Большого Семинога проходят защиты диссертаций, я вкратце расскажу. Пока собираются члены специализированного совета — неторопливые, вальяжные, скучающие, значительные, — соискатель, члены семьи соискателя и его друзья накрывают стол. Дело в том, что после защиты принято напиваться. Не в стельку, но так, чтобы слегка пошатывало. Смысла этой процедуры никто на той планете и в той эпохе не понимает, но все её строго соблюдают. Это одна из особенностей психологии тамошних обитателей. Довольно забавные, скажу я вам, существа, если жить среди них не слишком долго.
Долго — не советую. Можно озвереть.
Потом секретарь спецсовета, открыв заседание, даёт краткую характеристику соискателю. В это время члены совета шепчутся о чём-то своём, потому что все прекрасно знают соискателя, а сколько у него работ и каких — им до лампочки. После характеристики соискателю дают слово. Он добросовестно, азартно и интересно выступает, а члены совета листают авторефераты и раздаточный материал, пытаясь (или не пытаясь) понять, о чём же выступает соискатель.
Макарон, надо сказать, выступил складно, последовательно и без запинки. Речь была очень убедительная, и если председательствующий спросил в конце выступления секретаря: «О чём работа-то?», то не Макарова в том была вина, а председательствующего, который тайком читал детектив, пряча книжку под столом президиума. Вёл заседание не Заведующий, а его зам по совету — человек, в отличие от Заведующего, весьма безалаберный.
Далее, по процедуре, члены совета задают вопросы. Задавать вопросы — их обязанность, и она мотивирует слегка прислушиваться к выступлению. Вопросы Макарону задавали самые миролюбивые и в то же время достаточно содержательные, чтобы ВАК, если что, не насторожился. Народ в спецсовете опытный.
Первым оппонентом был руководитель отдела системотехники. Он на защите отсутствовал — уехал на похороны Силаева. Совет счёл эту причину уважительной и защиту переносить не стал. Отзыв его, местами довольно острый, но в целом очень доброжелательный, зачитала секретарь совета. Второй оппонент из Института прикладной математики наковырял массу замечаний и много язвил. Когда его, увлёкшегося критикой, выкриком с места спросили, не собирается ли он завалить нашего будущего кандидата, он сказал: да что вы? нет, конечно, просто работа очень интересная.
Макарон просиял.
Отзыв ведущего предприятия — одного из главков Госкомитета по связи и информации — Макарон писал сам. Подписал бумагу, как положено, зам руководителя главка, зачитала секретарь спецсовета — словом, всё как водится.
По выступлении каждого оппонента, заслушивании отзыва ведущего предприятия и сведений об отзывах на автореферат следовало давать ответы на замечания, что Макарон делал уверенно, солидно и с подобающей соискателю скромностью. Не в первый раз же!
Впрочем, из присутствующих только сам Макарон и недавно введённый в состав спецсовета Садовский знали, что не в первый.
Заведующий, которого Макарон записал себе научным руководителем (в прошлый раз он защищался под руководством Силаева, но здесь об этом, конечно же, никто не вспоминал), рассказал о том, какой хороший работник доцент Макаров — молодой, но уже доцент, подчеркнул выступающий.
Макарон подумал, что Заведующий зря упомянул насчёт доцентской должности. Вдруг некстати возникнут вопросы, почему это без степени дали доцента?
Далее, по процедуре, следовали выступления.
Первые три были в поддержку Макарона, и председательствующий, удовлетворённый тем, что всё прошло быстро и организованно, уже поднялся, чтобы предложить подвести черту под дискуссией и приступить к тайному голосованию. Но тут в заднем ряду поднялся Полотенец, который в состав совета не входил. Поднялся и сказал:
— Дайте мне слово.
Сказал так, что слово дали.
Начал Полотенец с того, что кинул Макарону обвинение в распространении гнусного термина «киберидеология», придающего ненужную идеологическую окраску одной из важных закрытых тем смежных институтов, в курсе которой Макарон по недоразумению оказался.
— Поскольку Макаров, — говорил Полотенец, пробираясь к трибуне, — проявляет определённую незрелость в серьёзных научных вопросах, было бы несколько преждевременно присуждать ему учёную степень. Вооружённый степенью, этот парень может наломать дров. Мне довелось участвовать вместе с ним в одном закрытом заседании — он там нёс форменную чушь. И очень убедительно, позвольте доложить, нёс. Лишь своевременное моё указание на то, что он не имеет степени и неправомерно участвует в заседании, что он просто демагог, а не учёный, позволило избежать перевода дискуссии в неконструктивное русло и никчёмных потерь времени уважаемых людей, профессоров и академиков.
— А что за чушь-то он нёс? — спросили с места.
Полотенец не прореагировал.
— Я беседовал с руководителем отдела системотехники, чей положительный отзыв мы с вами заслушали. Мы с ним пришли к согласию насчёт того, что отзыв надо отозвать. И лишь досадная неожиданность, связанная с кончиной нашего коллеги профессора Силаева, стала причиной того, что спецсовет потратил время на рассмотрение фактически недействительного отзыва, написанного оппонентом в условиях недостаточной информированности. Я это просто для сведения говорю, решение за советом.
И сел в президиуме, дав тем самым понять, что он тут человек не случайный.
Председательствующий не стал бы обострять ситуацию просьбой к Полотенцу вернуться в зал, но секретарь, педантичная в процедурных делах, извинившись, потребовала освободить место в президиуме, а затем объяснить суть высказанных претензий к соискателю Макарову.
Макаров меж тем побледнел как полотно. Он понял: процессы идут, и идут они по плану. Танк ладонью не остановишь.
Это-то — неожиданная бледность Макарона — и сыграло против него. Полотенцу совет мог бы не поверить, а так народ решил, что рыльце у Макарова, видимо, в пуху. Лучше испортить бюллетень, а то как бы чего не вышло.
Полотенец, отделавшись фразой о том, что совещание было закрытым и он не вправе обнародовать его содержание на публичной защите, вернулся на место. Однако Макарон, взяв себя в руки, негромко сказал:
— Давайте я расскажу.
Но председательствующий заявил:
— Зачем же? Раз совещание было закрытым, было бы неправильно распространяться об обсуждавшихся на нём вопросах.
— Да ничего там такого секретного не было!
— А вот этот вопрос находится вне вашей компетенции, молодой человек, — сказал, не вставая с места, Полотенец. — Кого следует я уже проинформировал.
Члены совета начали переглядываться, чтобы определить, кого же проинформировал Полотенец. Можно было предположить, что он проинформировал председательствующего. Хотя уверенности ни у кого не было.
Приступили к голосованию. По его завершении оказалось, что голосов против Макарона нет, но семь бюллетеней недействительны. Следовательно, учёная степень не может быть присуждена, поскольку она присуждается в том случае, если как минимум две трети присутствующих на заседании членов совета голосуют «за», а присутствовало их на заседании девятнадцать.
Теперь, согласно положению о защите, Макарон мог вновь внести диссертацию в совет не ранее чем через год. Если только не удастся добиться признания защиты недействительной.
— Нет, на это я не пойду, — жаловался потом Костя Садовскому (который тоже испортил свой бюллетень). — Моё дело — исследования, а не беготня по инстанциям. Тем более... ты сам понимаешь. Я рассказывал.
Они вдвоём были в пустом компьютерном классе. Макарон ждал своих студентов. Он сидел в преподавательском кресле, Садовский — на столе. Пока студенты не видят — можно.
— Я на твоём месте тоже не стал бы гнать волну. Слушай, к тебе ни с какими рецензиями не приставали — мол, подпиши?
— Нет, с рецензиями — нет, но предлагали посодействовать с защитой, если я включу в смету КНМ средства на пиар киберидеологии.
— А ты?
— Я-то? Я согласился и включил. Смету тут же утвердили. А с защитой Полотенец, главный киберидеолог, сам видишь как посодействовал.
— Подлец он, — определил Садовский, уже забыв про собственноручно испорченный бюллетень, который, кстати говоря, оказался решающим.
— Подсказывает мне что-то, что и до тебя они скоро доберутся.
— Что же? — насторожился Садовский.
Вдруг Макарон что-то знает?
— Ты же с чего-то завёл разговор о рецензии?
— А, ну да. Ты прав, — Садовский глубоко вздохнул.
— И чего?
— Пытаюсь занять нейтральную позицию.
— Пытайся, пытайся.
— А ты?
— Идея мне даже нравится, а вот исполнение хамское. Не понимаю, что мешает им делать всё по-человечески? Замысел-то и впрямь интересный, перспективный, — Макарон рад был поговорить о чём угодно, только бы не о своём поражении. Мобильник он вообще отключил. Загодя договорился с Таней: если мобильник выключен — значит, провал. В случае провала слова ни к чему.
— А вот Силаев, царство ему небесное, так не считал, — возразил Садовский. — У него племянница — психолог. Она участвовала в экспертизе проекта Серпуховского, ей очень неплохо заплатили за это. Так вот, Силаев, покойник, ещё в больнице рассказал мне, что там вот какая пенка: информация флудом заливает этический фильтр личности — научное название я забыл, но смысл такой, — и эта лавина воспринимается мозгом без субъективного оценивания, то есть, по существу, как истина в последней инстанции, без поправки на возможную специфическую заинтересованность её источника.
— Но ты же сам, кажется, установил, что такое возможно с помощью обыкновенных СМИ?
— Не я — я тебе об этом только рассказал. Это общеизвестный факт, и это свойство СМИ нетрудно поставить под общественный контроль. Такой контроль де-факто действует.
— Но всё равно есть возможности манипуляции индивидуальным и общественным сознанием?
— Ну, есть, но тут всегда можно определить, пытаются ли манипулировать твоим сознанием. Есть простые и очевидные критерии, известные любому, кто искушён в дискуссии. А при подключении к сети ты даже ничего и не заметишь, а в тебя уже запишут, что, например, бить морду этично.
— Иногда бить морду этично, — возразил Макарон, воображению которого как раз предстало квадратное волевое лицо Полотенца.
— Что, тебя уже перепрограммировали? — нерадостно улыбнулся Садовский. — Короче, специалисты говорят, что технология Волосатикова опасна в любом случае, потому что влияет на поведение, причём незаметным для субъекта образом. К тому же непредсказуемо для субъекта. Самое интересное, что любая информация, которую обрабатывает в потоке мозг, подключённый к сети, как-то там его забивает и приводит к деградации личности, к ослаблению её волевого начала. Короче, здесь, прежде чем внедрять, надо ещё разбираться и разбираться. Потому-то они и проталкивают её тараном, избегая объективной экспертизы.
— Но ведь племянница Силаева дала объективное заключение?
— Как бы не так! Ей денежку захотелось. Неужели им непонятно, что эти хрустящие фантики ни шиша не стоят! — последняя фраза прозвучала с искренней досадой.
— А попробуй-ка без них! — Макарону давно надоели досужие парадоксы Садовского насчёт того, что деньги ничего не стоят.
— До поры до времени. Когда-нибудь этот мыльный пузырь лопнет. Они что, не понимают, что все вместе никогда не смогут истратить даже одного процента своих финансовых залежей? Силаев, между прочим, как раз и поссорился перед смертью с племянницей из-за того, что она те бумаги подписала.
— Страшно. В начале октября выписали, всё вроде было нормально, а тут среди ночи вдруг захрапел, будто задыхается, — и конец.
— Такому отпетому цинику, как ты, — и вдруг страшно? Ладно, очухивайся пока. Я к себе пойду. Главное — не теряй бойцовского характера. Действуй по принципу капли: за миллион лет она умудряется отстроить неслабый сталагмит.
И вышел из класса.
— У меня нет миллиона лет, — почти крикнул ему вдогонку Макаров.
Садовский замешкался за дверью.
Вернулся.
— Знаешь, Костя, я вот сопоставляю... Бюджет, переполненный деньгами. Проталкивание киберидеологии этой. Обесчеловечивание человека — горцы те же, отрезанные головы, захват рабов, пытки местного населения в Иканцере. Финансовые потоки, тянущиеся то к горцам, то к Серпуховскому, как щупальца: наверняка же не один наш ТУПИК занят «строительством жилья для сотрудников». Складывается это всё в одну картинку или нет? Как ты считаешь?
Макарон вопросу не внял. Это Садовскому вольно рассуждать о глобальных проблемах. Его без степени не оставили, и защиту не ему провалили.
Тогда Садовский, оставив надувшегося коллегу одного в компьютерном классе, опять вышел прочь.
Жалко Макарона, а что сделаешь? Поезд ушёл.
«Неужели я один догадываюсь об этих щупальцах? — рассуждал Садовский, в задумчивости слоняясь туда-сюда по коридору. — Об этом странном строительстве домов — я даже знаю каких! И хоть бы одна зараза что-нибудь сделала, а? До самого спрута не доберёшься, факт. Но ведь стoит пережать ему половину щупалец — и он беспомощен. Что проще? Саботировать, не прокачивать деньги, сливать их в песок, забалтывать в прениях Учёного совета, да хотя бы просто разворовывать к чертям собачьим! Могут? Могут. Но не делают. А на эти деньги, надо полагать, иной раз убивают людей».
Выходило, что Садовский трудится среди лиц, которые ходят под расстрельной статьёй.
Что-то в этом рассуждении было не так, и Садовский решительно тряхнул головой, освобождаясь от бесплодных мыслей.
В аудитории струйками потекли студенты: скоро звонок.
Макаров сидел угрюмый, бледный и злой.
Стоя в коридоре, Садовский наблюдал сквозь приоткрытую дверь, как Макарон механически приветствует студентов, механически объявляет тему занятия, механически раздаёт методички...
Краем уха ловил резкие, отрывистые фразы молодого доцента.
— Что? Зачем, спрашиваете? А скажите, будьте любезны, зачем вам вообще образование? Всё, чему вас тут научат, через три года устареет, а вот умение видеть проблемы и их решения — останется. Умение искать и находить литературу — останется. Умение спорить и доказывать — останется.
Студенты не верили Макарону.
Он и сам себе не верил.
Вернувшись наконец в свой кабинет, Садовский обнаружил, что, пока шла защита, в его бумагах кто-то рылся. В частности, исчезла записка. Та самая, насчёт результата.
По прошествии пары недель шмон состоялся и у него дома.
«Это уж слишком, — подумал тогда Садовский. — Это добром не кончится».
Дома, правда, искать было нечего. Служебные документы он в квартире не держал: там и без того свободного места было в обрез. Правильней сказать, места там вовсе не было.
Ничего такого не могли обнаружить. Но сам факт!
«Что теперь? — недоумевал Садовский. — Баррикады строить? Э, нет, на фиг. Это не метод — разжигать войну всех против всех. Да и какой из меня баррикадный боец?
Написать бумагу в компетентные органы? Выступить в газете? По телевидению? Ну-ну... Получится, доцент Садовский склочник — доказательств-то всё равно нет и быть не может. Да и силы неравны».
Короче, вместо того, чтобы делать глупости вроде строительства баррикад или сочинения кляуз, Садовский сел за компьютер, создал новый документ формата Vorpal's Word и набрал восемнадцатым кеглем заголовок:
«В Королевстве Коротких Денег».
И подзаголовок:
«Злобный пасквиль».
Пробежал глазами. Стёр — не понравилось. И набрал другое. Вот что:
«ТУПИК, или Странная сказка».
Нажал <Enter>.
Задумался на минуту, какой бы сюда эпиграф присобачить. Не придумал — отложил на потом. И принялся выстукивать на клавишах:
«ТУПИК, коллеги, — это теоретический, учебный и прикладной институт кибернетики имени Б.Б. Филаретова. Б.Б. Филаретов, если кто-нибудь запамятовал, — выдающийся учёный, специалист по истории наук об управлении, автор замечательного труда «Круги тысячелетней трагедии» — труда, который каждый из вас, конечно же, внимательно прочёл ещё в студенческие годы. А если, паче чаяния, не прочёл, то мало что поймёт в нижеследующем повествовании. Впрочем, это и к лучшему, пожалуй»...
Сочинял с какой-то болезненной, параноидальной поспешностью, будто кто-то подгонял его, торопил, стоя за спиной...
Будто. Поймите его правильно: не казалось ему, что кто-то стоит у него за спиной. Не казалось. Но со стороны выглядело, будто он лепит строчку за строчкой так, словно кто-то стоит у него за спиной и просит: давай, дружок, давай, без тебя моё дело пропащее!
«Ну, это ты преувеличиваешь! — возразил Садовский Стоящему за спиной. — Я же не один такой!»
«А ты откуда знаешь, один ты или не один? Гамлет вон, наоборот, думал, что он один — всё, мол, тонет в фарисействе», — отвечал Стоящий за спиной.
«Ну, вы же там у себя всё продумали», — натянуто улыбнулся Садовский своему незримому собеседнику.
И расхохотался. Право же, говорить со Стоящим за спиной, которого сам ещё не придумал, поскольку за седьмую главу ещё не брался, — это очень смешно. Это явное нарушение законов причинности.
Всегда лучше самому над собой посмеяться раньше, чем это сделают другие, ведь правда?
И Садовский хохотал от души.
Хорошо, что за спиной у него никто не стоял.
Иначе бы непременно позвонил по телефону 03.
«Как там было-то? “Волшебник страны ОЗ”»? Ха-ха-ха-ха-ха, заливался Садовский. Ассоциации, одна другой забавней и смешнее, тенями проносились сквозь его холодный, вечно трезвый и почти бесстрастный внутренний мир — мир, который он во внутренних диалогах называл не иначе как the world of my own и в который не пускал никого — даже себя не всего пускал.
«Какая всё-таки милая сказка эта ноль-три! Девочка в рубиновых башмачках... как уж её там звали-то? Элли? Эмми? Нет, кажется, всё-таки Дороти. Жаль, здесь таких девочек не водится!».
Отхохотавшись вволю — нет, положительно, это очень хорошо, что никто не стоял у него за спиной, — Садовский с рвением, достойным, быть может, куда лучшего применения, вновь накинулся на клавиатуру. Он лихорадочно долбил по ней пальцами, и складывались символы кода ANSI, кодовой страницы 1251, в странные строки, повествовавшие о странной стране, расположенной на странной планете в очень странной Вселенной, которой на самом деле не бывает и быть не может, потому что она выдуманная от первой буквы до последней, от аза и до ижицы!
Нет, вы только не подумайте, что реальный автор этой вот повести пишет её потому, что он не подписал какой-то там документ и его потом обыскивали! Нет, конечно. Это просто игра — вот такая игра. Согласно правилам игры, реальность здесь резко, на несколько лет, сдвинута в сторону абсурда. Предпосылки абсурда, конечно, имеются и в реальности, но я бы не стал их драматизировать, поскольку они имеются во все века. А человечество живёт себе, как прежде, и даже недавно в космос вышло.
Ладно, давайте играть дальше.
Через пару месяцев, вскоре после нового года, Садовский положил флэшку с черновиком повести на стол перед вконец озлобленным Макароном, которого всё-таки выгнали из доцентов. Ещё неделю спустя Макарон эту повесть прочёл.
— Что скажешь? — спросил Садовский с надеждой, включая компьютер.
— Бредятина, — рявкнул Макарон. — Полная. Худсовет устраивать не буду — не вижу смысла.
— Но всё-таки? — взглянул на своего товарища снизу вверх Садовский.
Это было настолько странно, что Макарон подобрел.
— Замыслил нечто вроде «Я пришёл к тебе с приветом рассказать, что Солнце село, что Луна и все светила взяты по тому же делу», да?
— Вариации Макарова на тему Фета, — поморщился Садовский.
— Да нет, не Макарова — Можейко. Слыхал о таком?
— А... ясно. Да, нечто именно в этом роде я и замыслил.
— Тогда начнём с того, что финал у тебя вышел никакой. И неоригинально, и неумно.
Оставим наших героев обсуждать художественные недостатки повести Садовского и жить в мире прогрессирующей киберидеологии. Не будем больше подслушивать их скучные дрязги и озлобленное брюзжание.
Перенесёмся вместо этого
обратно в будущее.
<<Назад Оглавление Далее>>
17.07.2008