Да, непросто сейчас Косте Макарову. Гнёт обстоятельств почти сломил его.
Ещё
бы! взять такой разгон,
разбиться в
пыль, пробить заслон —
И голову сломать у цели!
Только не у цели, как у Высоцкого, а сразу по её достижении.
Даже ещё обидней.
Но плохо вы знаете Костю Макарова, если думаете, что герой нашей глупой повести совсем уже сложил крылышки и готов — как бы это повитиеватее закрутить? — живым камнем рухнуть в стоячую воду океана бытия-небытия. Он и в самом деле уже подумывает о визите к специалисту по пропадающим дипломам и розовым летающим слоникам; но вместе с тем здраво мыслит: если крыша в пути — хуже теперь уж точно не будет. В конце концов, года через полтора, а то и раньше, можно защититься опять.
Ну, или не опять.
Неприятно, странно, удивительно — мягко говоря.
Но не фатально.
Первым делом нужно попытаться уложить в систему все обстоятельства, сопряжённые с произошедшими таинственными событиями.
Нужно ли? Может, не терять времени — сразу бежать оформлять соискательство? Готовиться к утверждению темы на ближайшем заседании коллегии отдела?
Нужно, Костя, нужно! Так сказал себе Макарон, кое-как разлепив глаза праздничным первоапрельским утром. Если вы бывали некогда в державе Авксомской, то, конечно, знаете: Первое апреля — большой праздник, день международной солидарности научных работников.
Сказал он себе это твёрдо и решительно.
Видите, какой он мужественный? У него, между прочим, голова трещит после вчерашнего лабораторского междусобойчика, но наш герой героически сдерживает естественное желание пошарить в баре. Вместо того он готов сопротивляться неведомому! И чихать ему хотелось на то, что силы не равны и что последствия противостояния лежат вне пределов мышления и фантазии!
Как минимум — так думает Макарон, — придётся провести инвентаризацию сохранившихся расчётов и моделей. Оценить объём работ по восстановлению диссертации. Пропало ли что-нибудь ещё вместе с дипломом и степенью, нет ли?
В крайнем случае итог проделанной работы поможет психиатру точнее поставить диагноз, и лечение закончится быстрее.
Костя ухмыльнулся этой мрачной мысли и, одевшись по-спортивному быстро, отправился в институт. Презрев выходной.
Сражение со сторожем, охранявшим корпус Костиного отдела, было долгим и едва не закончилось победой сторожа. Не велено пускать — и баста. Кабинеты опечатаны. Всё.
По счастью, в конце лиственничной аллеи, ведущей к корпусу, очень кстати нарисовалась грузноватая фигура директора — академика Иванникова. Константин стремглав бросился навстречу. Директор, очевидно, решил проинспектировать в праздничный день состояние вверенного ему института, а главное — бдительность и трезвость охраны. Приказ о выговоре был уже подготовлен, осталось только впечатать фамилии.
Макаров, крепко вцепившись директору в пуговицу, за каких-нибудь двадцать минут уговорил его отдать соответствующее распоряжение, мотивируя свои настойчивые мольбы срочной служебной необходимостью.
Что уж Макарон выдумал в обоснование служебной необходимости — я не ведаю. Если вам это интересно — спросите самого Макарова. Он по-прежнему работает в ТУПИКе.
А вы как думали?
«Интересно, компьютер загрузится?» — подумал Макарон, едва проводив победным взглядом взбешённого сторожа — трезвого и оттого особенно злого. Удаляющееся бряцание ключей сменилось тишиной. Если можно счесть тишиной въедливое жужжание кулера и негромкое бормотание жёсткого диска.
Компьютер загрузился. Макарон даже удивился этому. А ведь ещё вчера, когда в смешении мыслей ещё не оформилась конструктивная мысль проверить, цел ли черновик, факт успешной загрузки компьютера воспринимался вполне как должное.
Не было у нашего главного трагического героя никакой идеи насчёт того, кто, как и с какой целью мог предпринять столь успешную попытку лишить его учёной степени, да ещё и столь нетривиальным способом. Тем больший предстоял ему объём работы. Костя не ограничился банальным просмотром каталогов (или, по-теперешнему, папок) с документами форматов Vorpal's Word и Vorpal's Excel, в которых были статьи, черновики, результаты расчётов. Он открывал каждый файл и внимательно исследовал: всё ли цело. Притом уделял особое внимание количеству страниц, отсутствию инородных включений в текст, корректности библиографических ссылок.
Адский, скажу я вам, труд!
К вечеру, когда терпение сторожа иссякло и тот в едва цензурных выражениях напомнил Макарову, где находится выход из корпуса, до завершения работы было ещё ой как далеко. Но наш пострадалец на сей раз не стал спорить, и причиною того было вовсе не сочувствие позиции сторожа, а элементарный голод. Ведь Костя даже не позавтракал толком, умчавшись в институт — ограничился чашкой чая с парой бутербродов. И с собой ничего взять не догадался.
Он выключил компьютер, мысленно посокрушавшись, по обыкновению, что во всём цивилизованном мире научным сотрудникам, занимающим доцентские должности, давно уже выдают в пользование ноутбуки, которые можно взять с собой домой, а вот в нашей странной стране едва ли случится дожить до такого. Затем твёрдым голосом сказал сторожу:
— Передайте, пожалуйста, вашему сменщику распоряжение директора. Завтра я приду снова. Прошу прощения за беспокойство. Успешного вам дежурства, с праздником. До свидания.
Сторож возразил было, что распоряжение директора касалось лишь сегодняшнего дня, но Костя так свирепо и удивлённо на него посмотрел, что тот, в мгновение ока взвесив все «за» и «против», рассудил: завтра будет дежурить сменщик, а значит, и проблемы, если возникнут, будут его, сменщика, проблемами. Да и директор — раз уж он учинил проверку сегодня — завтра, без сомнения, не покажется. Буркнув что-то вроде «Передам, разбирайтесь потом сами», страж институтской недвижимости проводил Костю до выхода из корпуса и вернулся в свою каптёрку смотреть двенадцатую (если не ошибаюсь) серию киношедевра «Семнадцать мгновений весны» — его на Сигме Большого Семинога почти каждый год показывают в период весенних праздников.
Тем временем Костя в ожидании трамвая подводил итоги.
Все материалы, которые он успел просмотреть за сегодня, были в порядке. Исключение составил файл диссертации — он исчез. Но ссылки на диссертацию в статьях были на месте. Как ни в чём не бывало.
Следовательно, подумал Макарон, эти ссылки окажутся на месте и в сборниках, где опубликованы статьи. Вряд ли в природе существует сила, которая в состоянии была бы незаметно исправить весь тираж. Правла — вот беда! — это ровным счётом ничего не даёт, кроме лишних шишек: скажут, что автор, мол, ссылался на несуществующую работу, а редакторы сборников этот отвратительный факт проморгали — разве они в состоянии проверить, что у кого на самом деле опубликовано?
Из спортивного интереса Костя заглянул потом, дома, в один из сборников и убедился: ссылка на месте. Проделав это, он окончательно записал себя в чокнутые: разве человек в здравом уме и твёрдой памяти станет проверять, на месте ли ссылка в печатном издании, в котором он эту ссылку не раз видел и твёрдо знает, что она там есть?!
К счастью, вести себя он продолжал как нормальный человек.
В частности, на следующий день в институт он не поехал, а поехал, наоборот, на рыбалку.
В одиночестве.
Ещё раз в институт? Зачем? Если даже в каких-то статьях материал, связанный с диссертацией, исчез или повреждён — что, с позиций уже обработанной выборки документов, маловероятно, — обнаружение этого факта ситуацию нисколько не прояснит.
«Последний рубеж обороны сдам завтра. Позвоню в ВАК. Там должно храниться аттестационное дело, — размышлял Костя, глядя на поплавок сквозь толстенные стёкла своих знаменитых очков. — Только вот надо будет придумать повод туда позвонить, чтоб за дурака не сочли».
Тут как раз случилась поклёвка, и Костины мысли переключились на гораздо более мирные и приятные темы.
Минули выходные. Донельзя утомлённый днями отдыха, упрыганный своими сорванцами, Садовский сидел в кабинете Заведующего и рассеянно внимал начальнику.
Ещё перед праздниками хозяин кабинета вступил в должность руководителя отдела. Его предшественник не сумел найти общий язык с новым директором ТУПИКа и по собственному желанию пошёл на понижение. Теперь Заведующий совмещал две руководящие должности, заведуя и своею лабораторией, и отделом, в состав которого она входит. Совмещая их, он разрывался между двумя кабинетами, вынужденный бегать из корпуса в корпус в зависимости от выполняемой в данный момент функции. Садовского он принимал (вопреки предмету разговора) в старом своём кабинете — том самом, где в тесноте, но не в обиде негромко шумели время от времени лабораторские выпивки.
Кроме лаборатории, сообщу вам кстати, Заведующий до недавнего времени возглавлял Научную кибернетическую ассоциацию, которую сам и создал лет десять назад. За десятилетие организация окрепла, выросла, охватила отделениями всю державу Авксомскую, приобрела влияние. Вот почему Иванников, став директором и узнав, что в его новой вотчине хостится такая замечательная во всех отношениях структура, принял решение подгрести её под себя. Решения, принятые Иванниковым, в долгий ящик обычно не откладывались.
Надежду уговорить Садовского стать его сменой Заведующий уже оставил: тот успешно выгораживал свои интересы, аргументируя нецелесообразность принятия под своё начало огромной лаборатории необходимостью скорейшего написания докторской. О том, что, защитив докторскую, он однажды лишится этого козырного туза — возможности сослаться на необходимость её написания — Садовский пока ещё не думал.
Недальновидный, однако.
Оставил Заведующий те попытки. И теперь вот за новые взялся. Теперь он мыслит масштабами отдела; а в отделе много лабораторий. Кадровые трудности — тут и там.
— Давайте так сделаем, — вкрадчиво вещал он Садовскому. — Вы возьмёте лабораторию теоретической кибернетики. Мы даже конкурс объявлять не будем — как только подберём другую кандидатуру, спокойно уйдёте. Если захотите, конечно. А понравится — работайте дальше.
Заведующий не особенно надеялся добиться успеха. Но ему очень хотелось его добиться.
Лаборатория теоретической кибернетики была совсем маленькой, но очень сложной. Половина её сотрудников — совсем уже пожилые люди. Другая половина — молодёжь, девчонки, держащиеся за лабораторию ради места в общежитии. В науке они народ совсем случайный. Отношения в коллективе, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Несколько лет назад Садовскому уже предлагали эту лабораторию. Тогда удалось отвертеться.
А сейчас?
Садовский вдруг очень кстати вспомнил, что к нему обращался один докторант из Ярославля с просьбой помочь найти оппонента.
— Могу предложить хорошую альтернативу, — произнёс он как можно внушительней, воспользовавшись паузой в потоке аргументации Заведующего. — Один очень хороший специалист по теоретической кибернетике, без пяти минут доктор...
Схватка была выиграна, и в ответ на арьергардное «Но вы всё-таки подумайте, как насчёт самому...» поспешил перевести разговор на другую тему.
— Позвольте-ка взглянуть?
— Что? А, это...
На столе Заведующего синела обложкой тоненькая брошюрка.
— Монография, да? Чья?
— Это не монография. Это классика. Вам, Садовский, тоже очень рекомендую. Учёным необходимо систематически расширять свой кругозор. Особенно в том, что касается истории науки. Тем более — науки отечественной.
Садовский с интересом пролистал книжку.
Оказалось — Циолковский. «Воля Вселенной».
Пошутил:
— К нашей тематике приложимо?
— В целом муть, — не очень искренне произнёс Заведующий, заранее постеснявшись возможной негативной оценки Садовским известной работы прославленного теоретика космических трасс. — Муть. Но интересно. С исторической точки зрения. Жаль только, образования автору не хватает. Даже по тогдашним меркам.
— Вы хотели сказать — особенно по тогдашним? — поинтересовался Садовский, давно уже не питавший почтения ко дню сегодняшнему.
Заведующий тактично пропустил эту глупость мимо ушей и продолжил:
— Поначалу я решил, что его подход вообще ненаучный. Но, почитав внимательнее, нашёл, что автор вполне последователен в своём подходе. Суждения его, пожалуй, хорошо аргументированы, хоть и ничего оригинального... Только вот терминология совершенно портит впечатление. Ненаучная терминология. Произвольная.
— Пытается желаемое выдать за доказанное?
— Впечатление такое. Хотя если поразмыслить и попытаться перевести его рассуждения на более строгий понятийный аппарат, они вовсе не бессодержательны. И всё же, — Заведующий улыбнулся с чувством сознания собственного авторитета, — это не более чем его личное мнение. Из его посылок можно сделать и совсем другие выводы.
— То же и о Вернадском можно сказать, — осторожно заметил Садовский, который знал, что Заведующий в молодости пребывал под сильным влиянием идей великого геохимика и философа. — Ну, а Константин Эдуардович создал теорию космических полётов. Правда, её он тоже в не слишком научных терминах изложил.
— Это да, — согласился Заведующий, да и с чем тут было не согласиться? — Но всё-таки наука — удел профессионалов. Нас с вами.
— Профессионалам, знаете ли, не профинансировали разработку теории космических полётов, — язвительно заметил Садовский.
— Это проблема системы финансирования, а не науки, — всерьёз ответил Заведующий.
Заведующему, когда речь заходила о финансировании, становилось не до шуток. Теперь у него целый отдел — и огроменная куча проблем. Которые, конечно, можно было бы поднять. Нужен лишь рычаг. Финансовый. А его-то и не было. К тому же сетовать на отсутствие средств и, тем более, объяснять таковым отсутствие сдвигов к лучшему — такую практику руководство института однозначно расценивало как дурной тон.
Тут в кабинет робко, с извинением, заглянул дежурный лаборант, студент-старшекурсник:
— Доцента Садовского — к телефону. Можно?
— Слушаю, — безнадежно произнёс Садовский, прижав трубку к уху. Он терпеть не мог телефон: весь его опыт пользования этим достижением технической мысли позапрошлого века сводился к тому, что обязательно какую-нибудь гадость скажут. То ли поручение, то ли дурную новость. Ничего хорошего по телефону ему слышать не доводилось.
Из трубки зазвучал голос нового, недавно принятого на работу инженера. Если судить по этому самому голосу, хмельного на грудь инженер принял вволю.
— Ты мне работу прорецензируешь?
— Какую такую работу? — удивился Садовский.
— Скоро узнаешь, какую, — произнесли на том конце провода неприятным таким тоном, нехорошим.
— Поподробнее можно?
— Что за вопрос? Какую надо — ту и прорецензируешь.
— Поговорим об этом завтра, — выдавил Садовский и быстро бросил трубку на рычаг, отвернувшись, чтобы лаборант не заметил изменившегося его лица.
С Садовским так никогда ещё не говорили.
Мягко говоря, странно было такое Садовскому.
«Ну и народ пошёл в науку! Удел профессионалов, ага!»
Было противно.
«Хорошо, что завтра в командировку. А там, как говорится, или шах, или ишак, или я».
Работать после подобного сюрприза вовсе не хотелось, и угрюмый Садовский, забежав в свой кабинет за чемоданчиком, направился к выходу из корпуса.
И тут — не сизые тучи сгустились над горизонтом, не выпь затянула свою тоскливую песню — в конце коридора показался Макарон.
— Ты ещё откуда на ночь глядя? — приветствовал его Садовский.
Макарон узнал товарища по голосу и очень обрадовался.
— В ВАКе, — ответил невпопад.
— Ну и чего?
— Написал заявление об утрате диплома.
— И когда теперь?
— Никогда.
Садовский сделал вопрошающее лицо, но Макарон был без очков и немого вопроса не разглядел. Так они помолчали минутку; потом Садовский сообразил, наконец, в чём дело, и спросил:
— Почему никогда-то?
— Они ещё не знают, а я-то знаю, что у них не сохранилось моё аттестационное дело.
— Куда ж ему деться?
— А куда было деться с моего компьютера файлу с диссертацией?
В другой момент Садовский, может быть, и не придал бы этому значения, но он всё ещё был под впечатлением хамского телефонного звонка. Пустая, в общем-то, мысль, что он теперь ещё и подозреваемый — ну кто мог стереть файл с макароновского компьютера? там же пароль, известный лишь самому Макарону и ему, Садовскому! — пустая эта мысль переполнила чашу нормального восприятия реальности.
— Слушай, Константин, кончай этот трёп, а? Задумано хорошо, но исполнение никуда не годится.
— В смысле? — не успел обидеться Макарон. Он теперь соображал медленней обычного.
— Отстань, а? Достал!
Добро ещё, что Макарону и в голову не приходила мысль, что Садовский мог что-то стереть. И не могла прийти. В происходящем явственно вырисовывалась определённая система — только причина оставалась где-то в тени, — и в эту систему никак не укладывалась возможность участия в происходящих чудесах доцента Садовского.
Это бы всё только усложнило.
И Макарон, проигнорировав грубость, спокойно сказал:
— Мне тоже не смешно. Зато интере-е-есно!
В любопытстве Макарону не откажешь. Да и в выдержке, в общем-то, тоже.
Хотя насчёт выдержки — это когда как. Кто, как не Макарон, вчера битый час рыдал на плече своей подруги Татьяны, как баба?
— Слушай, а ты-то откуда знаешь, что у них нет аттестационного дела?
Макарон обиженно засопел.
— Ну да, склонен я к подозрениям, склонен. Чем дальше, тем меньше тебе верю, — ответил Садовский сопению Макарона.
Макарон не стал развивать тему, а перевёл стрелки.
— Хотел бы я знать две вещи...
— Какие же?
— За что?!
Вопрос «за что?» вообще был любимым вопросом Макарона. В своих занудных монологах он адресовал этот вопрос судьбе, которая, по его, Макарона, мнению, всегда была к нему несправедлива.
Но на сей раз этот вопрос прозвучал в совсем другой тональности.
«— Потому, — ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили чёрные птицы, — что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила», — прозвучала в ответ из уст Садовского одна из самых цитируемых цитат.
Мог ли подумать Михаил Булгаков, что Аннушкино масло, века не пройдёт, обратится в банальность?
— А вторая? — довершив цитату и насладившись воображаемым её эффектом, поскольку в действительности цитата никакого впечатления на Макарона не произвела, спросил Садовский. Спросил голосом безразличным: ведь Макаров ждал этого вопроса — надо, значит, спросить.
— Кто следующий?
Против воли Макарона фраза прозвучала как предупреждение. Просто так получилось.
Но мы-то с вами знаем, что Садовский и так уже на взводе!
Вот как бывает: у Макарона, можно сказать, крах дела всей его жизни, а кипит Садовский, у которого никакого краха — так, регулярная рабочая нервотрёпка.
Макарон двинулся к своему кабинету с намерением посмотреть, что нового появилось в интернет-конференции студентов ТУПИКа «Зачем нам нужно высшее образование?» Больше ему ничего не оставалось: озлобленный Садовский, даже не попрощавшись, широкими шагами направился к выходу, ворча про себя: «Никогда с работы с первого раза не уйдёшь! Или забудешь что-нибудь, или кто-то пристанет».
Прав он был: с первого раза из ТУПИКа не уйти.
Как оказалось, со второго — тоже.
Потому что близ выхода его поймал дипломник.
Дипломник был тёзкой другого героя нашей повести. Но узнать ему об этом не придётся, потому что некоторые герои друг с другом не знакомы и никогда не познакомятся. Звали дипломника Ингваром — такое вот редкое иностранное имя. А фамилия у него была вообще странная — Бесдомный. Странная потому, что по правилам языка той страны, столица которой — город Авксом, следовало бы писать «Бездомный». Но в паспорте было именно так, через «с».
Работал дипломник в небольшом коммерческом банке «Аргон», который арендовал один из корпусов ТУПИКа.
Итак, дипломник поймал Садовского, и тому пришлось задержаться, как ни обидно застревать на работе вечером перед предстоящей командировкой. Можно было бы, конечно, и отказать дипломнику, но Садовский сначала вернулся, а потом уже подумал, что можно было бы отказать. Стереотип мышления, понимаешь...
Эпизод с дипломником вовсе не стоил бы вашего, читатель, внимания, если бы не одна маленькая деталь.
Разыскивая в своём блестящем «дипломате» затерявшийся там листок с планом второй главы, Ингвар (которого, чтобы не путать с Ингваром-космобиологом, буду называть ИнгваRом — именно так он подписывается в интернетовских форумах и гостевых) случайно выронил несколько листочков, к диплому не имеющих отношения. Подобрав, молодой человек положил их на стол текстом вниз и принялся записывать на обороте замечания и советы Садовского по первой главе, которую тот пролистал ранее и которой не был доволен — вы вообще видели когда-нибудь довольного Садовского? Один из этих листочков достался Садовскому: тот тоже фиксировал на бумаге, дабы не позабыть ненароком, самые неочевидные из идей, которыми грузил ИнгваRа. Потом непременно проверит, воплощены ли они в дипломном проекте.
Кое-как отделавшись от дипломника, Садовский, которому домой уже расхотелось, влез в сеть и завяз на сайте информационного агентства «Авксомбизнесконсалтинг». Листочек же с околодипломнопроектными ремарками подложил, перевернув заметками вниз, под «мышь» вместо коврика. На обратной стороне листочка оказалось напечатано примерно следующее:
|
Финансово-промышленная
группа «Р.И.С.» К сведению
директора Теоретического, учебного и
прикладного института кибернетики
академика Иванникова Годовой оборот по договору факторинга № ___ |
Садовский вчитался. «Задолженность ТУПИКа перед жилищно-строительным трестом «Аргон-К»». «Перевод средств ТУПИКа в КБ «Аргон-банк» согласно договору факторинга №___». «Перевод средств на спецсчёт в КБ «Н.А. Ветер & C° LTD»...
Цифры по каждой позиции были девятизначные.
Привлекли они внимание Садовского неспроста: так уж совпало, что в окне Vorpal's Internet Explorer'а — помните? Садовский ленту новостей смотрит — только что отобразилось любопытное сообщение:
«По представлению Авксомского управления по борьбе с экономическими преступлениями городская прокуратура санкционировала блокирование счетов коммерческого банка «Н.А. Ветер & C° LTD». Арест на банковские счета наложен в связи с расследованием по делу о террористическом акте в Старой Ольховке. Как установило следствие, банк «Н.А. Ветер & C° LTD» был одним из звеньев цепи, по которой финансовые ресурсы прокачивались в руки террористических группировок».
Отличающаяся умом и сообразительностью голова Садовского тут же родила одну гипотезу...
Чтобы её проверить, он достал распечатку бюджета института, которая так и валялась у него на лотке для бумаг, и сравнил цифры целевого финансирования жилищного строительства с размером трансферта банку «Н.А. Ветер».
«Забавно», — подумал Садовский.
Ничего более умного в его умную голову не пришло.
Должен извиниться, но номер договора факторинга я не привожу: КТЧ был категорически против его упоминания.
Апрель — месяц весёлых ветров, азартно гоняющих по авксомским улицам прошлогоднюю листву, полуразложившиеся обрывки газет, пыль, пахнущую продукцией фирмы Pedigree, полиэтиленовые пакеты...
Апрель — месяц субботников.
В четверг Садовский вернулся из командировки в Нинилак — там на деньги Всесигмовского банка проходил семинар по применению математических методов в инвестиционном анализе. Нашего персонажа пригласили туда в качестве преподавателя. В пятницу он в ТУПИК не пошёл — зачем? Компьютер с недавних пор и дома имеется.
Но это его не спасло. Позвонила Карнавалова и сказала, что в субботу субботник и что ему, Садовскому, надо там быть.
Он не стал упрямиться. Спросил лишь:
— Погоду какую обещали?
— Похолодание вообще-то. Но без осадков.
В субботу Садовский одним из первых явился к главному корпусу института, где уже стояла в ожидании потенциальных жертв общественно полезного труда, едва различимая в пелене густого тумана, «Газель» с лопатами и вилами, c мётлами и граблями. Смешно подпрыгивая, чтобы не замёрзнуть — сырость пробиралась за воротник и пыталась там согреться где-то между лопатками, — Садовский наблюдал, как роса густо ложится на отважно проклюнувшиеся зелёные былинки и тут же замерзает крупными каплями.
«Никогда такого не видал», — подумал Садовский.
Впрочем, он из окна своего кабинета вообще мало что видел. Поэтому представление о жизни у него отсталое.
Как, впрочем, и у остальных ТУПИКовцев.
Прошло полчаса. Народ помаленьку подтянулся. Некто из административно-хозяйственной части института, одетый в новенькую синюю фуфайку с этикеткой, принялся разводить рабсилу по объектам. Лаборатории системного анализа досталась уборка небольшого, но довольно живописного сквера близ института. Мрачный Садовский лениво шагал с граблями в руках по леденеющему тротуару вслед за Карнаваловой, которая знала, куда идти — она всегда всё знает. Шёл — и невольно прислушивался, о чём это таком профорг болтает с Силаевым, одним из опытнейших и авторитетнейших сотрудников лаборатории.
Карнавалова обратилась к Силаеву по имени-отчеству; но имени-отчества автор сих строк, сами понимаете, не запомнил. Вообще, плохая черта автора — пренебрежение к окружающим его людям. Он их практически не замечает, и уж тем более его память не фиксирует таких частностей, как имена, отчества или номера телефонов. Вот чем объясняется тот негативный момент, что в диалогах сотрудников ТУПИКа имена-отчества опускаются. Это вынужденно корёжит сами диалоги.
Передаю слово Карнаваловой, пропустив обращение.
— [...], как вам история с банком «Н.А. Ветер»?
— Что за история-то? — проснулся Силаев.
— Вчера же передавали...
— Ах, да. Ну и чего? — отмахнулся Силаев.
— Да ничего, только у меня там племянница работает. Вы, [...], всерьёз думаете, будто те, кто их финансирует, — очевидно, под местоимением «их» профорг имела в виду террористов со Старой Ольховки, — что они сами сочувствуют террору?
С чего Карнавалова решила, что Силаев всерьёз так думает, — не спрашивайте. Не знаю я.
— Да что вы, ей-богу! — возмутился Силаев.
— Тогда из-за чего столько жертв?
— Ну... может, нефть, — задумался Силаев.
— Нефть? Чепуха! — отрезала Карнавалова. И тут же спохватилась:
— Скорее всего, чепуха.
— Почему? — удивился Силаев.
— Ну сами посудите, при чём тут нефть? Цены на неё под эти дела растут и растут. Оно и понятно: нет стабильности — значит, в цене реальные активы, что вовсе не на руку этим... спонсороподозреваемым.
— Вот это слово вы выдумали! — восхитился Силаев.
— Я не хотела, так вышло.
— Так, может, всё-таки спонсоры и спонсороподозреваемые — это, как говорится, две большие разницы? Может, спонсоры террористов — как раз те, кто владеет нефтью? Такая схема, между прочим, всё и объясняет. Вам не кажется? — усомнился Силаев.
— Не-е-ет, это нереально. Во-первых, нефтью и наша держава владеет. Во-вторых, это опасно и неэффективно. Рынок мог бы отреагировать на террор, наоборот, снижением деловой активности, тогда бы нефтяные цены упали.
Садовский навострил уши.
— Неубедительно, — рассердился Силаев.
— А Иканцер? Что, тамошний бывший вождь, выходит, позаботился о своих подельниках по бизнесу, принеся свою власть в жертву?
— Хм... Теперь, пожалуй, убедительно, — сдался Силаев.
Садовский не выдержал:
— Да бросьте вы — нефть, нефть! При чём тут нефть? Интересы военщины тут, очевидно же!
Я не уверен, думал ли так Садовский на самом деле, но сказал именно так.
— Может быть, может быть, — согласился Силаев. — Это вернее, чем нефть.
Карнавалова возразила:
— А не проще ли им создать себе противника, воюющего по правилам?
— В самом деле. А то с этими ребятами сюрпризов не оберёшься, — усмехнулся Садовский. — С иканцеровцами, с горцами нашими... Это вам не регулярная армия, этим палец в рот не клади. Воюют не там, где их ждёт противник, а там, где хотят.
— Терроризм — игра с огнём, — не вняв насмешке, гнула свою линию Карнавалова. Ты его денежкой подпитаешь, а он тебя же и взорвёт на воздух. Нет, вы как хотите, а я не верю. Ни нефтяному, ни военному бизнесу вливать кровь в жилы террору ни к чему. Абсолютно.
— Ну а что же тогда? Сатана, что ль, всем этим дирижирует? — Силаев презрительно наморщил лоб.
— Жуткий призрак тирании, вот что это, — Садовский сделал страшное лицо. — Тирания, всплывшая из пучины демократии, как Титаник-контрамот, — вот та сила, которая реально, между прочим, заинтересована в финансовых вливаниях в терроризм. Кстати, тирания очень многим видится единственным средством противостояния разгулу террора и бардака. Вызрела она, коллеги, вызрела, не улыбайтесь. Я не ёрничаю. Это естественный итог глобализации.
На самом деле Садовский именно ёрничал.
— Вы, — обратилась Карнавалова к Садовскому по имени-отчеству, — как с трибуны говорите. И всё зря. Тирания как тектологическая форма уже лет триста нежизнеспособна. Рецидивы бывают, но общая тенденция очевидна. Не сравнить жестокости пыток, казней и вообще действий властей скажем, век-два-три назад и теперь.
— Хорошо. А чем же вы тогда объясните происходящее по всему шарику? Вы сами же отмазали и нефть, и военщину — не виноваты, мол. А пытки пленных иканцеровцев — что это, не тирания?
— Не знаю. Тиранию я всегда другой представляла, — пожала плечами Карнавалова. — А то, что сейчас, — просто театр абсурда какой-то. Мир, что ли, стал такой, что люди перестали в нём ориентироваться...
— Плохо вы думаете о людях. Они вообще-то существа неглупые. Намного умнее, чем кажутся. Взять, например, нас троих: мы же не такие глупые, какими могли бы показаться любому, кто бы услышал нашу беседу? — мрачный Садовский мрачно расхохотался собственной глупой шутке. Он, кстати, вправду не верил (на самом деле, я не вру), что люди бывают глупыми. Считал, что глупыми притворяются. Если выгодно.
Самому ему притворяться глупым не нравилось, поэтому он редко притворялся глупым.
Разве что в узком кругу, как сейчас.
— Лектор... — буркнула себе под нос Карнавалова. Буркнула тихонько; Садовский, однако, услышал; но не обиделся. Только ещё выше задрал нос.
— Основа тирании — ненависть, — продолжал он теоретизировать, — а солдат, у которого там, в горах, погиб лучший друг, имеет вескую причину до последнего вздоха ненавидеть горцев. То, что сейчас происходит, — первоначальное накопление ненависти. Мир, — выдержав паузу, Садовский обвёл своих коллег взглядом артиста, жертвы оваций, донельзя утомлённого поклонниками, — мир вполне дозрел до второго пришествия тирании. По крайней мере, в ключевых державах. И вот почему: в условиях новых информационных технологий, похоже, тирания стóит намного дешевле, чем раньше. Дешевле, чем либерализм: тот с каждым днём, наоборот, дорожает. Вот заинтересованные лица и создают предпосылки закручивания гаек. Мотивация-то к тирании во все века существует, вопрос лишь в том, состоятельна ли она организационно и экономически.
— Не несите чушь, — повысил голос седовласый Силаев. — Берите вон грабли — и за дело.
— А вы, [...] сами всё-таки какого мнения на этот счёт придерживаетесь? — поинтересовалась у Силаева Карнавалова, для которой Садовский не был авторитетом.
— Я думаю, здесь комплекс факторов, — отделался Силаев ничего не говорящей фразой.
Садовский послушно взялся за орудие труда. Его здоровое тело, уставшее от научного безделья, радовалось случаю побывать под нагрузочкой — пусть небольшой, но приятной. Мозги между тем автоматически пытались сопоставить четвёртое звено цепочки — рассуждения Карнаваловой — с тремя ранее прорисовавшимися, именно с бюджетом ТУПИКа, документом из банка «Аргон» и новостями о неприятностях, постигших банк «Н.А. Ветер». Поскольку, как мы с вами убедились, рассуждения были довольно бессодержательными, ничего не сопоставлялось. Оттого и отложился на душе осадок неудовлетворённости, подобный осадку ледяной росы на кучах прошлогодней листвы, множащихся благодаря усилиям тупиковцев, как грибы после дождя.
В конце концов Садовский рассердился сам на себя, вспылил, произнёс вслух (но негромко, чтоб никто не слышал): «А мне-то какое до того дело?» — выкинул всё это на фиг из головы и с удвоенным энтузиазмом принялся махать граблями.
Но кому суждено подслушать два диалога за один субботник, тот как раз два диалога и подслушает.
Шустро работая граблями, шустрый Садовский быстро оставил позади пожилого Силаева. Зато — бр-р-р! — впереди из тумана вынырнул Макарон. Орудуя вилами, он на пару с самим Заведующим объединял маленькие кучки листьев и мусора в одну большую кучищу, которую потом работники административно-хозяйственной части загрузят в грузовик и вывезут за пределы Авксома.
С чего уж завязалась беседа Макарона с Заведующим — остаётся только догадываться (что, в общем-то, особой трудности не представляет). Но, завязавшись, она охватила какие-то совсем чудные темы — медико-психологические. У кибернетиков интересы широкие...
Макаров говорил:
— ...А вот, например, нейролингвистическое программирование — так его в мединститутах изучают, и я считаю, что хороший практикующий врач должен этой методикой владеть.
— Константин! — возмутился Заведующий. — Любому критически мыслящему человеку никакое НЛП, никакое внушение не грозит.
Переведя дух, он добавил:
— Надо только понимать мотивы собственных действий, разбираться в них.
— Для этого требуется время, — возразил Макарон. Ему бы отшутиться, но вы же понимаете... — Достаточно ограничить время принятия решения — и у вас не останется шанса на критическое мышление! Нам ли, кибернетикам, это не понимать? Между прочим, вы и сами в непрерывном цейтноте, не так ли?
— Лучше поздно, чем никогда. Разобравшись в ситуации, часто бывает возможно её исправить.
— Наверное. Может быть. Но невозможно исправить — тоже часто.
Садовский окликнул Костю:
— Привет, страдалец! Ну так что?
— А?
— Что в ВАКе-то, говорю?
— Ш-ш-ш! — зашипел Макарон. — Забыли, — сказал он, подойдя ближе и понизив голос.
— То есть?
— Ну, съездил я... Произошло то, что и должно было: покрутили пальцем у виска и попросили выйти вон. Хотя вёл я себя абсолютно корректно. И ещё язвят! Ты, говорят, своё имя не позабыл, часом? Может, под другой фамилией защищался?
— Да ну? — удивился Садовский, который на защите кандидатской Макарова был — сомневался лишь в том, разыгрывает его Макарон или нет. Но, судя по зарплатной ведомости, похоже, не разыгрывает... Да и в лаборатории все ведут себя так, будто Макарон не защищался отроду. То ли все как один забыли напрочь, то ли подыгрывают. Не спрашивать же в лоб? Глупо...
— Ну и пусть! Я знал, что так будет, — завершил Макарон, не обратив внимание на «да ну?». Засим, давая понять, что в сочувствиях не нуждается, показательно взялся за вилы.
— А вы, Константин, что, всерьёз верите в НЛП, в манипуляцию общественным сознанием и в прочие страшилки? — Заведующий возобновил диалог, бестактно прерванный Садовским.
В вопросе слышалась некоторая тревога. Не любил Заведующий мистиков.
— Нет, — твёрдо сказал Макаров. Он действительно в такую фигню не верил. — С одним «но». На самом деле я вижу реальную проблему не в целенаправленном НЛП, а в бесцельном сне разума, когда мы верим мифам, которые создаём сами, заполняя ими пустоты нашего незнания.
«Эк завернул, подлец», — подумал Заведующий.
Слово «подлец» было подумано с уважительной интонацией.
Примерно в этом месте расстояние между Садовским и двумя собеседниками увеличилось настолько, что их стало едва слышно, и Садовский нить разговора потерял.
Туман сгущался. Голоса звучат глухо, слов не разобрать.
На отвороте чёрной куртки дрожала капля. Садовский решил понаблюдать за ней, поймать миг, когда она превратится в льдинку.
Но тут фразы впереди стали разборчивей, он отвлёкся… когда его взгляд возвратился к капле, та уже была льдинкой. И он смахнул её на землю, и ударилась она об асфальт, и показалось Садовскому, будто слышит он звон разбившейся капельки. Представилось ему, будто он — Кай, и будто он, Кай, знал из сказки, чем кончится его печальная история с вовсе не печальным концом (впрочем, что там было после вовсе не печального конца — об этом история умалчивает, к сожалению). И очень страшно было Каю ощутить осколок ледяной капли под веком, страшно было наблюдать, как неотвратимо меняется мир вокруг и как он, Кай, перестаёт вдруг верить себе и начинает верить глазам — лживым своим глазам...
— [...], — обратился к кому-то из тумана голос Янны Дарк, лабораторской чемпионки по темпам написания методических указаний для студентов. К кому именно он обратился — Садовский не расслышал.
— Обидно! — продолжала Янночка. — Сестре обещала скачать «Час Быка», сунулась — а его там нет уже. Месяц назад был — теперь нет. Представляешь?
— Пусть книжку купят. На днях в «Книжном мире» видела, — ответил собеседнице голос доцента Заборцевой.
— Может, из-за того и стёрли, что решили переиздать? Чтоб раскупили тираж. Хотя вон Стругацких тоже переиздают, а в сети они как лежали, так и лежат. Свободно.
Здесь вы, уважаемый читатель, наверное, подметили, что всё же не суждено было Садовскому подслушать два диалога за один субботник. На самом деле на скрижалях судьбы было записано, что он их прослушает никак не менее трёх.
— Небось особенно вредное издательство попалось.
— Ладно, пошли.
— Туман-то какой! Зги не видно.
— Что ж ты хочешь? Апрель, чай.
— Чай — это самец чайки? — сострил сквозь туман Садовский. Он всегда острит неудачно, но на сей раз особенно отличился.
Женщины предпочли сделать вид, что не расслышали. Что ответишь на глупость?
Зато справа раздался короткий резкий смешок.
Усмешка, как выяснилось, принадлежала самому Щедринову — его внушительный, слегка сутулый силуэт возник из тумана, как айсберг — тот, что решил судьбу «Титаника». Силуэт Щедринова стоял, опершись на силуэт граблей.
«Чистые», — отметил про себя Садовский, подойдя ближе.
Это он о граблях.
Более не удостаивая Садовского вниманием, Щедринов отвернулся и заговорил в туман, видимо, продолжая прерванную беседу:
— Так чтo я говорил? Люди, говорю, рождаются приспособленными к какому-то определённому делу. Есть воины от рождения. Из них выходят хорошие генералы и террористы.
«И тут та же пластинка», — разнервничался Садовский. Между тем Щедринов продолжал грузить кого-то невидимого:
— Есть исследователи. Вон, Садовский — типичный экземпляр (на Садовского он даже не взглянул). Есть политики...
— Генералы, [...], как раз получаются из политиков, — перебил Щедринова из тумана голос Заведующего.
— Допустим. А ещё есть торговцы, семьянины есть — те отличные мамы и папы, но работники никакие, у вас таких дам полкафедры, кстати.
— Дадите полкафедры? — снова попытался сострить Садовский, и снова глупо. На сей раз на него даже Щедринов не обратил внимания.
— Вот и славненько, — прозвучал сквозь туман голос Заведующего. — Значит, если б каждый из них оказался на подходящем месте… А то и выходит, как у Крылова насчёт пирожника и сапог.
— Ага, а куда воинов девать изволите? Война, батенька, — исконное занятие человечества. Никуда вы, люди, от этого занятия не денетесь. Рождаетесь воинами, любите махать шашкой и взирать на корчи раненых — вот и воюете. Помимо воинов, бывают ещё жулики...
— Ну, политики и жулики — это, если принять вашу социальную модель, одно и то же. И бизнесмены...
— Бизнесмены — это торговцы.
— Отнюдь нет. Торговец и бизнесмен — совсем разные психологические типы.
— Вот видите! Вы и сами соглашаетесь. С принципом.
— Бесспорно, любопытный подход. Касты, выходит, — самая мудрая общественная организация, отвечающая природе человека. Молодцы индусы!
Заведующий начал фразу совершенно серьёзно, но по мере её произнесения доля иронии в голосе всё возрастала и возрастала. Щедринов, однако, не в той степени, как Садовский, был искушён в интонациях Заведующего и потому иронии не уловить не мог.
— Не скажите. У них был запрет на межкастовые браки — бессмысленный совершенно. Мне больше нравится, как было поставлено дело у древних китайцев...
Здесь в качестве авторской ремарки следует вставить, что, вернее всего, индийцам и китайцам на Сигме Большого Семинога следует сопоставить какие-то местные древние племена со схожими обычаями. А вот кого ставить в соответствие вышеупомянутым Ивану Ефремову и братьям Стругацким — теряюсь в догадках. Может, вы, читатель, лучше сориентируетесь в этой чехарде. Мне же ничего не остаётся делать, как продолжать.
— Китайцы так китайцы, — согласился Заведующий. — А воинов-то куда девать, говорите? — да выявлять их в нежном возрасте и, целевым образом готовя из них путешественников, спасателей, рейнджеров...
— Куда ж вы столько путешественников и рейнджеров денете, батенька?
— Ясно куда. В космос их. Пусть осваивают! — пошутил Заведующий. — Эй, Макаров, тут вы?
— Угу, — прозвучало откуда-то из-за горизонта. Вязкий туман расступился, пропуская фигуру в совершенно запотевших очках.
— Ведёрко из-под песка отнеси обратно в подвал, а? Будь другом, — Заведующему было свойственно переходить с «вы» на «ты» и обратно. Когда он просил о чём-то входящем в служебные обязанности, обычно говорил «вы», а о не входящем — «ты». Для других ситуаций у него на этот счёт были ещё правила, но мы на них останавливаться не будем. Вместо того заметим, что песок нашим героям добровольно-принудительного труда требовался, чтобы посыпaть свежеподметённые пешеходные дорожки. Для красоты.
Оставим на время Садовского дивиться той бессмыслице, которую несёт профессор Щедринов, заместитель директора ТУПИКа по науке. «В самом деле, кто это и когда, кроме неведомых авторов древних преданий, выявил такую закономерность, чтобы люди от рождения были пригодны лишь к одной определённой функции? ну, что-то есть, но обобщать едва ли можно — разве ради хохмы... а он, наверное, ради хохмы и обобщает... а шеф верит, что тот всерьёз, и иронизирует...»
Оставим Садовского. А сами отправимся вслед Макарону в подвал хозяйственного корпуса института. Там его ждёт, скажу я вам, неслабое приключение. Конечно, менее значимое, чем печальная история утраченной кандидатской степени; но зато куда более запоминающееся.
Фигуры коллег растворились в холодных клубах тумана. Макаров, размахивая блестящим оцинкованным ведёрком, размашисто шагал по лужицам, не видимым его подслеповатым глазам. Хрустела в такт шагам тоненькая корка недолговечного апрельского ледка.
Вход в подвал, где хранились вёдра, был с тыльной стороны хозяйственного корпуса. Бывший кандидат наук, пригнувшись, нырнул в низенький дверной проём и спустился по гулкой, пошатывающейся железной лестнице. Найдя внизу высокую стопку из десятка или полутора таких же оцинкованных ведёрок, он пристроил туда своё.
Можно было возвращаться.
Макаров огляделся.
Сквозь вентиляционные окошки в тёплый подвал ватными клубами лез туман и бесследно растворялся под потолком.
Под железной лестницей вдаль тянулся длинный коридор, уводивший, что самое странное, куда-то вбок от корпуса.
Макарон вошёл в подземный коридор.
Сделал шаг... Ещё один...
Тихо.
Никого.
Коридор кончался железной дверью с надписью:
«УБЕЖИЩЕ».
Это было понятно и ожидаемо.
Слева была ещё одна дверка с изображением молний и черепа с костями. Это было странно, но возможно: быть может, здесь расположена какая-нибудь разводка силовых кабелей по корпусам.
А ещё на этой двери наискось висел кусок картона, на котором чёрным маркером было написано:
«Машина времени. Терминал 2001
2 3 4».
Очевидно, картонка пережила не менее трёх изменений номера терминала.
«А может, их было больше трёх: ведь эта картонка вовсе не обязательно первая», — подумал Макаров. Будто это имело какое-то значение.
Буквы были неровные, словно писали в потёмках или впопыхах. Впрочем, свет кое-как проникал сквозь вентиляционное отверстие над дверью убежища.
Приглядевшись, Макарон рассмотрел на той же картонке, только ниже, ещё одну надпись — помельче, красным:
«Посторонним вход категорически воспрещён».
Внизу картон размок и набух, пропитавшись какой-то дрянью, напоминающей сопли.
Кабы не запрещающая надпись, Макаров бы, конечно, туда не полез. А так — полез.
Железная дверь с вентиляционными отверстиями — такие бывают в трансформаторных будках — отворилась со страшным скрипом. Посыпалась ржавчина. Здесь если кто и бывал за последние три года, то ради того лишь, чтобы исправить номер терминала на вывеске, если это можно было назвать вывеской.
Внутри было вовсе темно, пахло плесенью. Откуда-то сверху капнуло за шиворот.
Макарона передёрнуло.
Глаза мало-помалу привыкли к темноте. Свет едва пробивался справа, из-за сплетения толстых труб. Слева в стене просматривалась низкая ниша, загороженная парой грязных, разбитых унитазов. При более внимательном рассмотрении ниша оказалась входом: за унитазами обнаружились ступеньки, ведущие вглубь.
Ступеньки оказались скользкими.
Через несколько шагов не было видно уже совсем ничего.
Лестница, однако, не собиралась кончаться. Только ступеньки становились всё более осклизлыми и всё круче наклонялись в сторону спуска: возникал вполне реальный риск скатиться туда, вниз, на неопределённое расстояние и с неопределённой перспективой возвращения.
Впрочем, если орать — услышат, наверное.
Тут Макарон больно ударился о невидимую трубу, пересекавшую лестничный ход как раз на высоте его переносицы. Из носа пошла кровь.
«Какая досада», — подумал Макарон.
«И чего я сюда лезу?» — а вот эта мысль ему в голову почему-то не пришла.
Странный он всё-таки.
В конце концов он, естественно, поскользнулся и, вопя от ужаса и неизвестности, проехал метра два вниз на пятой точке. Нога его пробила прогнившие доски перегородки, рухнули какие-то деревянные щиты, запахло сырой штукатуркой, и вслед за запахом слой оной штукатурки плюхнулся Макарону на шевелюру.
Хорошо ещё, что Макарон не верит в призраков. А то б совсем испугался.
Он обнаружил себя в тупике, по соседству ещё с парой старых чугунных унитазов, какие встречаются в туалетах провинциальных автовокзалов.
Наощупь Костя довольно быстро определил, что выбраться обратно он сможет. Правда, на четвереньках. Унизительно, но что ж тут поделаешь? Сам залез.
Это более-менее успокоило, природное любопытство вернулось к нему, и он решил обследовать стены. Ну интересно человеку, куда он попал и как то, куда он попал, может быть связано с картонкой наверху. Скорее всего, конечно, никак. Да и как оно может быть связано? Ловушка для дураков, подстроенная каким-нибудь остряком из студентов...
Ладонь ощутила холод металла. Кольцо... Нет, что-то вроде маховика.
Макарон был почти уверен, что стоит повернуть маховик, как откуда-нибудь сверху на него обрушится лавина фекальных вод. Ведь что только на него здесь не сыпалось!
Но маховик повернул.
Лавина не обрушилась.
Он повернул ещё. Упрямый парень, однако.
Тогда стенка начала медленно отодвигаться вбок, а глаза Макарона — столь же медленно вылезать на лоб.
За стенкой брезжил неяркий свет. Постепенно он становился всё ярче.
Преодолевая дрожь в коленках, Макаров шагнул к свету.
В помещении без теней — казалось, что светится сам воздух — стояло три кресла. Здесь было чисто — ни следа пыли на ручках кресел.
Перед средним креслом был маленький пульт с маленьким экраном и обыкновенной алфавитно-цифровой клавиатурой. Только клавиши не подписаны почему-то.
Он коснулся одной из них. На экране появилась буква B.
Мизинец машинально потянулся ко второй слева клавише в верхнем ряду.
На экране тут же появилась надпись:
Mezhdunarodnyï institut vremeni. Terminal mashiny vremeni #2004. Spravochnoe rukovodstvo po upravleniü mashinoï.
1. Ustanovka
vremeni punkta naznacheniä.
2. Ustanovka mesta naznacheniä.
3. Dopolnitel'nye nastroïki cronokanala.
Vremä
punkta naznacheniä
po umolchaniü
— 25 maä
2132 goda, 17 chasov 27 minut 37 sekund.
Mesto punkta naznacheniä — terminal MV #2132, MIV.
Цифра, означающая секунды пункта назначения, ежесекундно менялась.
Вдруг в помещении раздался голос.
Голос молвил весело и ободряюще:
— Займите, пожалуйста, центральное кресло и застегните страховочные ремни.
Тогда Макарон развернулся и вышел вон.
Серый ледяной туман скрыл растерянного, ошарашенного, перемазанного с ног до головы штукатуркой, кровью и всякой прочей гадостью молодого человека от неминуемого позора: мимо как раз весёлой балагурящей толпой возвращался из свежеубранного парка коллектив его, Макарона, родной лаборатории. Домой бывший кандидат наук добирался пешком, и туман спас его от нескромных вопросов стражей порядка на предмет того, где он провести изволил минувшую ночь и с собой ли у него документы.
<<Назад Оглавление Далее>>
17.07.2008