Проект сметы Клуба научной молодёжи Макаров представил в планово-финансовый отдел ТУПИКа ещё летом прошлого года — в июне, сразу после ежегодной конференции. Новый директор института Иванников, едва вступив в должность, твёрдо пообещал на нужды Клуба не менее двухсот тысяч.
Спустя полгода, в январе, Макарова вызвал профессор Щедринов — свеженазначенный замдиректора по науке.
На самом деле он даже его не вызвал, а попросту поставил перед своими подчинёнными задачу: создать Клуб научной молодёжи. Создать немедленно, потому что новый директор считает в высшей степени важным усилить работу с молодёжью. Ведь институт давно уже испытывает серьёзные проблемы с кадрами.
Но тут вдруг оказалось, что КНМ в институте давным-давно существует и даже будто бы имеет собственную смету. Это было странно — вот Щедринов и вызвал Макарова. Этот самый Макаров, как сообщили заму по науке, в прошлом занимался проведением научных конференций в институте как раз от имени этого самого КНМ.
В ходе встречи обнаружилось, что макароновскую смету так никто и не утвердил; и Макаров получил первую взбучку — за то, что недальновидно решил, будто его обязанности (теперь уже, как видите, обязанности) по активизации (теперь уже активизации, а не созданию) КНМ сводятся к составлению сметы, а её составление вкупе с обещанием директора будто бы гарантирует её исполнение. А проект сметы, как опять-таки обнаружилось, вовсе таковым не является, поскольку в заложенных в неё расходах вообще нет никакой необходимости, а если от каких-то из них и есть какая-то сомнительная польза, то Макарову ещё предстоит доказа-а-ать, что польза возможна. И пусть имеет в виду: если он это докажет, а пользы не случится, то с него, Макарова, за это будет строго спрошено.
В какой именно форме будет спрошено — профессор Щедринов не уточнил.
Тогда Макарона это несколько огорчило. Огорчение это стоило его другу Садовскому получаса рабочего времени: Макарону просто необходимо было излить, как он сам выражался, душу.
Перекроив смету в соответствии с ценными указаниями Щедринова, Макарон перепоручил вопросы дальнейшего её продвижения своей заместительнице по КНМ, а та представила документ в планово-финансовое управление. Несколько недель документ под разными предлогами «заворачивали» — приходилось переделывать и представлять его вновь, — пока Макарон, почесав в затылке, не пошёл вновь к Щедринову и между ними не состоялся ещё один разговор, в котором было неосторожно употреблено по адресу начальства нехорошее слово «саботаж».
Макарон сетовал, что не может направить перспективных ребят и девчат в командировки в Ленинград и Рязань (хотя какие, к богу, на третьей планете Сигмы Большого Семинога Ленинград и Рязань? а впрочем, это неважно), доказывал, что без заимствования опыта коллег из других городов и весей решить кадровую проблему не удастся, что ТУПИК и так уже отстаёт по всем — да-да, по всем без исключения — научным направлениям, что даже его традиционные темы с куда большим успехом разрабатываются периферийными учебными центрами, а студенты к четвёртому курсу открыто заявляют на весь интернет, что зря сюда поступили...
Зам по науке, в свою очередь, твёрдо и даже с некоторой горячностью убеждал председателя КНМ, что у него, Щедринова, денег нет даже на командировки докторов и профессоров, вследствие чего оные доктора и профессора об оных командировках даже и не помышляют, а которые, паче чаяния, помышляют, тем приходится терпеливо разъяснять текущее финансовое положение института.
— Нет, батенька, мы вовсе не против того, чтобы поддержать молодых учёных, — ласково говорил Щедринов, отводя взгляд усталый и неприязенный. — Но сами, батенька, посудите: зачем вас поддерживать, раз вы такие самостоятельные? Вот кабы ваша деятельность прямо повлияла на финансовые поступления института, мы бы подошли к проблеме поддержки научной молодёжи совсем с других позиций. Вот вам пример: Серафима Борисовна — вы её знаете, да? — подготовила для наших партнёров блестящий бизнес-план на десять миллионов рублей. Самостоятельно! Это, понимаете ли, реальный вклад... А вы, говоря откровенно, попросту ничего не делаете. Ну скажите, что вы такого сделали?
— Ну как же, Георгий Владимирович! Ведь мы...
Конференции? Ну и что с ваших конференций? Где внедрение? Где партнёрство? Учитесь, батенька, работать по-новому, по-рыночному!
— Нет, но ведь...
— Вы слыхали притчу о трёх слепцах, которым предложили описать слона? Не предупредив их, что это слон? — вдруг спросил вкрадчивым таким голосом Щедринов. — Как одного слепца подвели к хоботу, другого к хвосту, а третьего, простите за подробности, к уху. Каков результат — нетрудно догадаться. Вот и вся ваша наука...
— Наша наука, — перебил Макаров. — Наша.
Ясно же: слепцов смеха ради лишили возможности исследовать слона подобающим образом и прийти к правильному выводу: это слон. Нечестная игра. Если с наукой вести нечестную игру, то да, она и впрямь уподобится тем слепцам.
— Смету вашу в теперешней редакции, конечно, можно поддержать. Приносите, подпишите у Ахмат-заде — и ко мне, — Щедринов примирительно улыбнулся, оставив, однако, за собой моральное преимущество: не стал-таки Макаров спорить с древнею притчей.
Вслух, по крайней мере.
В итоге встречи осталось у Макарона твёрдое интуитивное понимание того, что ни копейки денег Клуб не получит.
К этому-то привыкать не требовалось. Жаль было только времени — и собственного, и других ребят, — всуе потраченного на бюджетные процедуры.
И не только ни копейки не получит, но и проведение очередной конференции оказалось теперь под большим вопросом, поскольку на эти цели деньги теперь заложены в смете КНМ, а не в бюджете научных мероприятий, как раньше. Вышло по Крылову: от ворон отстали, а к павам не пристали.
«Не это ли от нас и требовалось? — думал Макарон. — По осени спросят: как же это вы так? Собрали народ, пообещали народу опубликовать сборник, а денег ваш Клуб на эти цели так и не заработал? Стыдно, молодые люди. Ладно уж, на сей раз институт вас как-нибудь поддержит, но вам, ребятки, это дорого обойдётся! Можете считать, что вы должны нам пятьдесят тысяч, и мы найдём законные способы с вас эти деньги взыскать. Да-да, лично с вас. Так что слышать ничего не желаем — где хотите, как хотите, но полсотни тысяч компенсируйте. Или заработайте, или будем вычитать мало-помалу из зарплаты. По новому закону, с процентами».
Макарон, конечно, понимал, что всё это чушь, что никто никакие деньги с него взыскивать не будет, что на сборник институт раскошелится как миленький. Однако нервы потрепят, факт. И прозвучать ему, Макарону, придётся по всем инстанциям.
Понимать-то понимал. Только вот тёмные мысли приводили к нарушениям пищеварения и сна, утрате научной продуктивности и снижению качества проведения практических занятий со студентами — короче, если не ёрничать, а сказать как есть, настроение было испорчено на многие месяцы вперёд.
С эдакой вот кашей в голове Макаров покинул негостеприимный кабинет замдиректора.
Щедринов, проводив посетителя, снял трубку телефонного аппарата, нажал кнопку четвёртой ячейки памяти и произнёс:
— Ахмат-заде, уважаемый, не откажи в любезности! Тут один молодой человек носится со сметой Клуба научной молодёжи, ссылаясь на самого Иванникова, — так ты найди какой-нибудь предлог, чтобы её попридержать. Сам понимаешь, есть более актуальные направления. А эти ребята пустят средства на ветер...
Слова «на ветер» были отчётливо выделены голосом.
— А что скажет Иванников?
— Ну здрасте вам! Позвони Иванникову да спроси.
Иванникову Ахмат-заде, зам по экономике, звонить, конечно, не стал. Зачем встревать в проблемы, относящиеся к компетенции зама по науке? Вот когда он положит на стол свёрстанную смету НИР, то бишь научно-исследовательской работы, куда бюджет КНМ должен будет войти отдельной строкой, — тогда и изложим директору свои соображения в пояснительной записке к этому документу. А пока... Пока повод для замечаний по смете КНМ всегда можно будет найти, а если придирчивость покажется директору чрезмерной, то он, директор, сам и найдёт способ явить свою волю.
Итак, не стал Ахмат-заде звонить Иванникову.
Зато сама идея Щедринова пришлась ему по нраву. Пройдёт немного времени — и он на самом деле придержит смету КНМ на радость заму по науке. Пройдёт ещё немного — он и всю смету НИР придержит — теперь уже не на радость. Виноватым-то окажется Щедринов, а у него, Ахмат-заде, под рукой окажется несколько десятков миллионов свободных средств, которыми можно будет козырнуть перед Иванниковым в момент, когда текущие финансовые дела в очередной раз окажутся безнадежно паршивыми.
Так будет.
Но доцент Макаров всего этого покамест не знает. Рано ему ещё.
Дня три спустя Макарон в свойственной ему занудной манере излагал впечатления от вышеописанной встречи соседу по кабинету.
Садовский вздыхал как телёнок, вскакивал и ходил из угла в угол, демонстративно вновь усаживался за компьютер и отворачивался, но Макарон был неумолим — бубнил и бубнил, что Щедринов, мужик, в общем-то, неглупый (в отличие от Макарона — подумал Садовский; в отличие от тебя, Садовский — подумал Макарон), имеет совершенно кривое представление о функциях и задачах Клуба.
— Наша задача — содействовать профессиональному росту институтской молодёжи! — распинался Макарон. Фразу эту он произносил уже раз в шестой, варьируя лишь прилагательным к слову «рост» — рост этот оказывался у него то творческим, то кадровым, то научным, то педагогическим, то и вовсе интеллектуальным.
— Охолони, коллега. Щедринов во многом прав. Поставь себя на его место. Всякий там разный рост — это и правильно, и хорошо. Но представь себе: вот в параллели с этим самым ростом ты ему ещё на блюдечке с голубой каёмочкой начинаешь приносить доходы! Он тебе и толкует: мол, так и быть, смету мы утвердим, но давай-ка равняйся на Шестикрылую из бухгалтерии — Садовский имел в виду, конечно, упомянутую Щедриновым образцовую Серафиму Борисовну.
— А я считаю, что такой подход неправилен в корне. Они там у себя только что создали инновационный центр — так что, мы теперь у них должны отбирать хлеб и выдавать это за хорошую работу? Безусловно, если мы вдруг что-то найдём...
— Передадите им? Свежо предание. Передать-то вы бы передали, да вот только искать и не пытаетесь! Ну да ладно, я не об этом...
Теперь настала уже очередь Макарона перебивать.
— Добро, пусть так. Только тогда ты и руководи этой структурой, а меня уволь! Я деньги зарабатывать не умею и не желаю.
— Руководить этой структурой я не буду, а увольнять тебя из КНМ или нет — не в моих полномочиях. Решай-ка как-нибудь сам со своим Щедриновым. Без меня.
Садовский, конечно, прекрасно понял, о чём говорил Макарон, но, по своему обыкновению, передёрнул. Такая уж у Садовского манера общения. Многих раздражает. Но Макарон привык — не обращает на подобные выверты никакого внимания.
— Одно могу сказать, — произнёс после некоторой паузы Садовский. Никуда ты со своего поста, конечно же, не уйдёшь. Только воздух зря сотрясаешь. Проблема, конечно, существует... — он попытался было оседлать своего любимого конька — анализ проблем, но Макарон вновь перебил:
— Нет, ну что ему мешало поставить вопрос под таким углом ещё тогда, в декабре? Я бы сразу плюнул и не стал бы вовсе связываться с проклятущим этим бюджетным процессом, провались он совсем!
— Во-первых, Щедринов мог ещё не выработать определённую позицию по интересующему тебя вопросу...
Терпеливому читателю поясню, что наши герои на самом деле общаются такими вот неестественными фразами. Что с них возьмёшь? Матёрые учёные. Схоласты. Некоторые из них даже дышать по-людски не умеют — дышат и считают вдохи.
— Во-вторых, — продолжал Садовский, — ему могло быть зачем-то нужно, чтобы ты побегал, поуговаривал...
— Уж этого-то он сполна добился. Не я сам — заместительница, но набегалась досыта.
— И ещё побегает, — назидательно похлопал коллегу по плечу Садовский.
— Только вот ума не приложу, зачем ему это? Ей из-за этой фигни пришлось задержать свою защиту на целый квартал. Правда, он об этом ещё не знает, но я ему обязательно выскажу, обязательно!
— Ты, друже, в армии служил?
Вопрос был риторическим. Садовский, в армии в своё время отслуживший, прекрасно знал: с таким, как у Макарова, зрением в армию не берут.
— А что?
— Вот если бы отслужил, враз бы смекнул, зачем ему это.
Если читателю не довелось служить в армии, то ему, быть может, мудрено понять, к чему клонит Садовский. Клонит он к тому, что загрузить заведомо бессмысленной работой — это хорошо известный любому сержанту способ сломить волю человека и превратить его в покорного солдата, не задающего лишних вопросов. А это по соображениям, которые впоследствии станут очевидными, на данном сложном этапе переходного периода реформирования науки и образования оказалось более чем актуальным.
Вышесказанное может несколько дезориентировать читателя: он может вдруг решить, что симпатии автора на стороне лодыря Макарова (не то чтобы он законченный лодырь — просто занимается лишь тем, чем ему нравится заниматься, а не тем, чем следует). На деле это не так. Позиция автора сложнее. Он сочувствует Макарову, понимая, что творческий потенциал научного работника раскрывается полнее, когда его, научного работника, не нагружают не свойственными ему функциями. Но поймите, жизнь есть жизнь, и иногда надо убирать картошку с полей, и тут уж даже такой никудышный уборщик картошки, как доцент Макаров, может внести свою скромную лепту в спасение уходящего под снег урожая; а иногда надо и приложить усилия к пополнению институтского бюджета, коль бюджет трещит по швам.
Короче, нет в этой повести положительных персонажей — одни отрицательные. Есть ещё нейтральные, но они в ТУПИКе не работают. Да и ТУПИКа-то никакого в их времени уже нет.
А отчего институтский бюджет трещит по швам — это мы с вами ещё выясним. Это отдельный разговор — простой, серьёзный и ясный. Потерпите маленько. Придёт время — расскажу, в чём тут пенка. Правда, вы не поверите. Ну и (обиженным голосом) не очень-то хотелось. Мне-то (неискренним голосом) что с того? Я свою жизнь уже прожил...
Отвлекусь немного от сюжета, чтобы ответить на вполне естественный вопрос начитанного читателя, избалованного высокохудожественными произведениями других авторов: где люди-то в повести? Слов много — героев нет. Так, поименованные совокупности живых клеток.
Уважаемый читатель! Вы правильно уловили мой замысел. Мне нет решительно никакого дела до чувств, переживаний, характеров и внутренних миров. В этой повести действуют не люди, а пропозиционные переменные. И если за пропозиционными переменными как бы сквозь тусклое стекло угадываются какие-то черты характера — это, дорогой читатель, большая моя недоработка. Единственное, чего я хотел добиться, — это чтобы даже воробью было понятно: каждая пропозиционная переменная этой модели... тьфу, повести может соответствовать любому наперёд заданному персонажу при одном ограничивающем условии: он должен быть отрицательным. Или, на худой конец, нейтральным — но тогда он не должен существовать одновременно с ТУПИКом.
...Если учёный женат, то ритм его домашней жизни полностью подчинён ритму жизни семьи. Ты не свободен встать из-за компьютера, чтобы перекусить, поскольку жена обидится — ей не нравится кушать без мужа; не свободен и не вставать из-за компьютера, когда у тебя в голове роятся идеи одна интересней другой, но жена уже разогрела обед и, конечно, будет недовольна, если обед остынет и её труд не сможет претендовать на заслуженную похвалу; не свободен и сесть за компьютер, вернувшись с работы, потому что через пятнадцать минут после возвращения тебя зовут к столу ужинать (а на кухне в самый раз в этот момент заводится стая детей, которым и есть-то толком не хочется, но которые вопреки этому требуют что-нибудь поесть, поскольку на кухне в этот момент папа, которого целый день не было); после ужина надо сразу помыть посуду, потому что семья не любит, если грязная посуда остаётся в мойке хотя бы на полчаса; после мытья посуды нужно постелить постель, а там уж и спать пора.
Но я, собственно, не об этом. Я о том, что Садовский, один из наших отрицательных персонажей, в самый раз вернулся домой после заседания Учёного совета института, которое обыкновенно бывает по понедельникам и на этот раз тоже случилось в понедельник — недели две спустя после того, как Макарон поведал Садовскому о неприятностях с КНМ. Вернулся, как всегда после Совета, какой-то вздёрнутый и молчаливый. Поглощая ужин, он думал о своём, научном, и на вопросы жены отвечал невпопад — та, понятное дело, обижалась.
В ответ на вопрос, что было на Совете, он ответил, как обычно:
— А, ерунда всякая.
Это было самое меткое попадание. Остальные вопросы вызвали у нашего научного сотрудника больше трудностей.
А уже ночью, в постели, Садовский, разбуженный женой, терпеливо досматривавшей какой-то глупый фантастический боевик, с жаром (и куда девается его солидность?) затеял разговор, тема которого навеяна была минувшим Советом. Как водится, издалека затеял — сразу бы и не понять, к чему разговор-то, если только не знать Садовского вдоль и поперёк, как знает его родная жена.
Разговор этот я здесь приводить не буду. Просто расскажу, как было дело.
В повестке дня Совета стоял отчёт заместителя директора по экономике об исполнении бюджета на 2003 год. Докладывал, разумеется, Ахмат-заде.
Обычно Садовский на заседаниях дремал, думал о чём-нибудь своём или пытался выучить наизусть какое-нибудь стихотворение — правда, последнее, при его отвратительной памяти, было делом практически безнадежным. Но сегодняшняя повестка его заинтересовала.
Во-первых, из чистой любви к искусству Садовскому хотелось оценить красоту и изящество очередной потёмкинской деревни, выстроенной руководством института с целью показать Совету, что нынешняя ситуация далеко не самая худшая из возможных, что, если бы не его, руководства, неусыпная забота, всё было бы куда хуже... Во-вторых, его заинтриговала ситуация вокруг КНМ, и хотелось прикинуть, как соотносятся цифры его планируемых расходов с общими затратами на науку.
Это, конечно, не могло означать, что наш персонаж будет внимать докладу Ахмат-заде. Такое было бы выше его сил. Но, пока тот сыпал цифрами и апеллировал к пауэрпойнтовской презентации, Садовский вдоль и поперёк сканировал взором распечатку, выданную при регистрации.
Интересная была распечатка.
Первое, что было интересно, — это то, что её такую вообще раздали.
Хотя в Совете Садовский первый год, он знал: раньше отчёты по бюджету были сугубо словесными и, как правило, после двух-трёх общих цифр докладчики долго и подробно рассказывали о самых интересных статьях. Во-первых, о фонде заработной платы, складывающемся из двух источников — бюджетных поступлений и внебюджетных доплат. Во-вторых, о доходах, проистекающих от внедренческой деятельности, платных студентов и официального репетиторства — словом, тех, которые остаются в распоряжении отделов. Всем было ясно, что в ТУПИКе, сверх того, ещё какие-то деньги крутятся, но в такие подробности Совет обычно не вдавался, благодаря чему его члены жили счастливо, а главное, достаточно долго.
Второе, что было интересно, — это то, что, похоже, бюджет был представлен без прикрас.
Или, если там и были прикрасы, то воображения Садовского ну никак не хватало на то, чтобы представить, какие же прикрасы там могли быть на фоне того, что бумага терпела представленным открытым текстом. Впрочем, воображение у Садовского, насколько я в курсе, паршивое. Но боюсь, что даже воображения Макарона, гораздо более продвинутого в этом отношении, на сей случай тоже не хватило бы.
Почему, спрoсите?
Ответ на этот вопрос вытекает из третьего интересного, что было в бюджете.
Пока все эти соображения маленькими торнадо крутились в лысой голове Садовского, краем уха он уловил, что Ахмат-заде сетует с трибуны на зама по науке, до сих пор не подготовившего смету на текущий год. И его, зама по науке, вовсе не оправдывает то, что за минувшие полгода он сумел в шесть раз увеличить доходы института от внедренческой деятельности!
Последовали аплодисменты, на которые Ахмат-заде вовсе не рассчитывал. «Довольно, довольно», — проворчал он с трибуны, выбрав для этого «довольно» момент, когда стенографистка перезаряжает диктофон.
Педантичный Садовский заглянул в распечатку. Так и есть: скачок доходов от внедренческой деятельности налицо. Неплохо потрудился замдиректора по науке! Хоть и торгует по большей части старым багажом — не наука же вышла за эти полгода на новые рубежи! — но коммерсант он, как видно, классный. Вот с этой своей бизнес-колокольни он, видать, и оценивает Макарова с его ученым лягушатником.
И подумал Садовский, что, пожалуй, было бы неплохо выступить в поддержку начинаний Макарова, поскольку начинания эти полезные вообще-то. Слушая Ахмат-заде, постепенно постигал внутреннюю логику позиции Щедринова. Будут у института доходы — будут и зарплаты, и кадры. Очень убедительно, и нет сомнений (почти нет, добавил про себя педантичный и осторожный Садовский) вот в чём: Щедринов сам верит, что это выход.
Нашего проницательного героя встревожила эта черта нового замдиректора по науке. Встревожила, поскольку, по его, героя, твёрдому мнению, явный подлец может куда меньше гадостей наделать, чем искренне заблуждающийся руководитель — безотносительно к тому, совсем честный руководитель заблуждается или не совсем честный.
В позиции же Щедринова был очевидный изъян. Если сотрудники института будут зарабатывать доходы институту, а потом получать от этого института заработную плату, то всегда есть опасность, что эти неразумные сотрудники по недомыслию решат: институт здесь — лишнее звено вообще-то. И придут к выводу, что лучше зарабатывать доходы прямо себе, а не институту. Конечно же, они только по недомыслию к этому выводу придут, поскольку без института им и копейки не заработать (так Садовский подумал ради конспирации, чтобы никто, даже он сам, не дошёл до той крамольной мысли, что институт просто эксплуатирует лень своих сотрудников — именно лень написать заявление об уходе и потом искать работу с нормальной зарплатой). По недомыслию, по недомыслию, и не сметь сомневаться! Но ТУПИКу-то от этого легче не станет, ибо, придя к сему выводу, оные сотрудники по оному же недомыслию оставят свои институтские должности — и какое же это, на фиг, закрепление кадров?
Этот изъян вкупе с третьим, что было интересного в распечатке бюджета, и подмывал Садовского влезть на трибуну.
Влезть — и объяснить Совету разницу между профессиями учёного и внедренца, которую Совет, конечно, и без него прекрасно понимал, но помалкивал.
Напомнить о том, что на одного учёного нужно минимум двое внедренцев, а то и трое. Что, создав условия для трансформации учёного во внедренца, мы потеряем хорошего учёного и получим плохого внедренца. Что внедренцы могут работать на хозрасчёте, а учёные на хозрасчёте работать не могут никак, потому что научная деятельность, в отличие от внедренческой, не создаёт товарного продукта, а создаёт общественное благо (есть такое понятие в экономике — благо, взимать плату за которое или вовсе невозможно, или чересчур накладно).
Мало того, если результат работы учёного оценивать в деньгах по какому-то наперёд заданному критерию, то мы рискуем утратить (вернее, уже не рискуем, потому что давно утратили, но этого можно не говорить, поскольку это, во-первых, и так ясно, а во-вторых, говорить невыгодно) — рискуем утратить главное качество, отличающее настоящего учёного от учёного-лицемера и пройдохи — научную объективность и беспристрастность.
Что, наконец, готовить, обучать, растить нужно и тех, и других — и учёных, и внедренцев. Но готовить их нужно по разным программам; а главное, для их подготовки нужны, как ни крути, инвестиции, вот почему в этом деле расходы важней доходов!
Учить, создавать условия для обмена опытом, для научного роста, обеспечивать уютными и эргономичными рабочими местами, оборудованием, жильём.
И тогда всё это со временем начнёт окупаться.
Вытряхивая же из оставшихся кое-каких научных наработок доходы с шестикратным усердием при увеличении финансирования науки за счёт этих же вытряхнутых средств на пять процентов (прикиньте, если не лень, эффективность подобного бизнеса!) и за счёт других средств ещё на пять процентов, проблему не решить.
Нужно раз и навсегда усвоить две... нет, три простые вещи: без инвестиций в кадры лёд так и не тронется; инвестиции эти окупятся сторицей, как всегда бывает с инвестициями в науку, даже если занимаются ею откровенные бездари вроде нас с вами (этого, конечно, тоже говорить не следует по вышеупомянутым мотивам); окупятся эти инвестиции не сегодня и не завтра: мы с вами на будущее работаем. На потомков. Быть может, даже на далёких потомков. Ровно так же, как наши прадеды не скупились и пота не жалели, трудясь на нас.
Вся эта речь сложилась в голове Садовского, пока Ахмат-заде отражал атаку коварных и каверзных, ядовитых и язвительных вопросов членов Совета. Прозвучала она в его голове чеканно и убедительно, и остался Садовский полностью удовлетворён этой речью.
И, поскольку был уже удовлетворён, выступать с нею он, конечно же, не стал. Тем более что и Совет как раз принял решение подвести черту под дискуссией по бюджетным вопросам. Правды-матки ради признаемся, что не «как раз», что была у Садовского целая минута, чтобы решительно поднять руку и высказаться, выразить свою позицию и — кто знает? — может быть, ускорить тем самым бюджетный процесс в КНМ; но Садовский быстро убедил себя, что никакой минуты вовсе не было и что к моменту, когда речь вполне выстроилась, черта под вторым вопросом повестки дня — отчётом о бюджете — была уже подведена.
Всё.
Что это вы так на меня смотрите? Всё!
Что там я вам недорассказал?
Про бюджет?
Всё я вам рассказал про бюджет. Не надо! Слушать надо было внимательно.
...Садовский закончил свою речь (жена иногда прерывала его репликами согласия, иногда уточняла какие-то детали), успокоился и тут же уснул. Ничего не снилось Садовскому: сны ему почти никогда не снятся.
О том, что перед заседанием Совета завлабораторией, которого вот-вот должны были перевести на должность руководителя отдела, часа полтора уговаривал Садовского — к счастью, безуспешно — согласиться заведовать лабораторией вместо него, Садовский так и не рассказал жене. Скучно это...
А распечатка бюджета, в которой впервые за последнее десятилетие отчего-то открытым текстом было сказано, что на жилищное строительство из государственного бюджета институту выделяется целевым образом втрое больше, чем на все остальные виды деятельности, мирно лежала в его портфеле, зажатая между эротическим журналом и журналом научным. Правда, Садовский не читал ни тех, ни других — он и так всё знал. Так, для порядка, держал: при случае, дескать, можно будет почитать. Только случай обычно не представлялся.
Втрое больше... Тут не лишне заметить, что ТУПИК — учреждение довольно внушительных размеров, и хоть бюджетное финансирование его крайне скудное, в общей сложности оно выливается в весьма круглую цифру. И уж не знаю, где как, а в отделе, к которому относится лаборатория прикладного системного анализа и проектирования, в которой корпели над своими научными темами и планами лекций доценты Макаров и Садовский, а также ряд других профессоров, доцентов, старших и младших научных сотрудников, за прошедшее десятилетие квартиры получило едва ли более двух десятков человек, да и с тех институт брал компенсацию стоимости жилищного строительства почти в полном объёме. Что же до самой лаборатории, в ней квартиру получил за тот же период лишь один — и вскоре слёг в больницу.
Конечно, все в институте догадывались, что с жилищным строительством связано что-то интересное в жизни ТУПИКа и что есть, есть нечто такое, чем непомерно большому управленческому аппарату института приходится управлять, помимо весьма скромной научной и учебной деятельности; но Садовскому, повторю, до сего дня ни за что не хватило бы воображения, чтобы представить себе, каковы же на самом деле масштабы средств, направляемых — целевым, подчеркну, образом — на это самое жилищное строительство. И не только Садовскому не хватило бы — не хватало его, воображения, для подобных цифр ни одному из его коллег ни в лаборатории, ни во всём отделе.
Вот это-то и есть третье, что было интересного в той распечатке. Но я вам, как вы и сами понимаете, этого не говорил. Вообще никто вам этого не говорил. Если что — вы узнали об этом из той самой распечатки, которую никто Садовскому не запрещал оставить прямо на столе его кабинета, где, собственно, этот документ и мог попасться вам на глаза.
Настоящий-то вопрос не в том, что было в этой бумажке написано, а в том, почему отныне об этом стали писать открыто. Думаете, ради соблюдения гласности, честности и установленных законодательством бюджетных процедур в научном учреждении?
Как бы не так!
Но об этом в институте пока никто не знает. Даже директор. Даже те, кто знает больше директора. Скажу вам прямо: даже я, к ТУПИКу не имеющий решительно никакого отношения, — и то знаю далеко не всё. Разве что некоторые мелкие детали, быть может, даже не очень относящиеся к делу... Читайте, короче, коль время у вас лишнее и заняться больше нечем. Может, как раз вы-то и знаете больше.
<<Назад Оглавление Далее>>
2.12.2005